Весенние игры и песни в лесу

Посмотрите из окна, только в самом начале весны можно увидеть такое голубое и чистое мартовское небо. Словами этого не расскажешь: нужно видеть. Однако такое бывает, только когда день ясный и солнечный.

Правда бывает, что нависнут тучи, резко похолодает и затем повалит снег, да еще какой. Ведь в марте погода переменчива.

И все же среди дня даже через оконное стекло чувствуешь: вот она, весна. Ну совсем к воротам подошла. На солнце в марте тает ледяная сосулька, ее капли образуют лужицу, возле которой суетятся и шумят воробушки. Еще бы не шуметь! Солнце светит и греет по-зимнему. Вода в лужице холодная, а все же немножко потрепыхаться в ней можно. Всю зиму не купался воробей.

Они чирикают, суетятся, дерутся и выглядят совсем иными, эти простенькие птицы — воробьи. И от всей этой суматохи кажется, будто их стало гораздо больше, чем было зимой.

К весне самцы-воробьи немножко принарядились. Вы, наверное, не замечали этой перемены: редко кто помнит, каким был воробей среди зимы. Посмотрите на клюв воробья-самца. Зимой он был бурый, а теперь сильно потемнел. Пройдет немного дней, и он станет черным.

На березу взлетела ворона. Вот она нагнулась, раскрыла клюв и хрипло кричит, словно с натугой откашливается. Подавилась? Косточка в горле застряла? Нет. Это она весне радуется. Распустила хвост, подергивает крыльями и орет-хрипит...

Что поделаешь, не всем соловьем петь.

По крыше сенного сарая ходит галка. Подобралась к щели возле карниза, заглянула... А оттуда на нее как заорут! Там своя галка оказалась.

Для галок подходит хлопотливое время: нужно с гнездом устраиваться, искать для него место. Старой галке хорошо: у нее прошлогоднее гнездо есть. Молодой, годовалой, совсем легко: она еще не гнездует. А вот двухгодовалой что делать? Сунулась она было на тот чердак, где в позапрошлом году птенцом жила, а там — прежняя хозяйка. Накричала, прогнала.

Вы спросите, откуда я знаю, что это мать и дочь, что они два года назад на этом чердаке жили. Ведь все они, галки, на одно лицо. Поди узнай среди них свою знакомую.

А я позапрошлой весной этим галкам колечки на ноги надела. Матери — когда она еще на яйцах сидела. Галчатам — как только они чуть подросли. По колечкам я своих галок всегда узнаю: стоит на ноги посмотреть.

На дальнем заборе — сороки. Головами вертят, хвостами качают и трещат, трещат.

Эти здесь, возле жилья, среди домов гнездовать не станут.

Потрещат-пострекочут, проводят зиму, встретят весну и скорее в лес за гнездовые дела.

Я постояла, подождала: может быть, взлетят длиннохвостые птицы, покувыркаются?..

Нет, еще рано: не пришла танцевальная пора. А наступит она — чего только не проделывают сороки в воздухе! Распустят хвосты веером и давай «играть». Все фигуры высшего пилотажа покажут. Правда, большой ловкости от них ждать не приходится: тяжеловаты они в воздухе. Зато бойкости хоть отбавляй. Она не конфузлива, разыгравшаяся сорока. Кувыркнется не очень складно. Ничего. Ведь не для зрителей старается. А для себя самой — все хорошо.

На плетне возле сарая — овсянка. В марте месяце она уже начала переодеваться в весеннее платье: понемножку желтеет. Меняет наряд только самец; самка весь год бурая, лишь головка чуть желтеет.

Желтеющий самец уже поет свою песенку. Песенка совсем простенькая, да и поет он еще вполголоса. Но как радостно слышать его нежное зиньканье. Я подхожу ближе, прислушиваюсь. А вдруг повезет, прокричит «в отбой». Пусть и вполголоса: мне хватит и этого.

Песенка обычной овсянки звучит так: «зинь-зинь-зинь», словно крохотный колокольчик звенит. Изредка встречаются овсянки с более звонкой и четкой песней. Про них-то и говорят, что они кричат «в отбой». Вместо «зинь» или «дзинь» у такой овсянки вы услышите четкое «динь».

Эта резкая четкость придает особую звонкость и чистоту песне. Таких певцов даже дают в учителя канарейкам: подвешивают клетку вблизи молодой канарейки. Пусть научится звонкой овсяночной песне.

На плетне оказалась простая овсянка. Не дождалась я от нее заветного «динь-динь-динь...».

В лесу меня встретила синица. Она во весь голос прокричала свою короткую песенку, перелетела на соседнее дерево, закричала опять. Черногалстучная птица словно дразнила своим криком: «Вот она я. Близко, а не достанешь».

А я и не собираюсь доставать тебя, синица. Кричи, радуйся, что весна подошла.

На осевшем снегу всякий мусор, и только на полянах он чистый. Корочка наста затянула снег, и полянка искрится, словно играет на солнце. Местами снег так сверкает, что издали не сразу разглядишь пятнышки старых, оплывших следов: когда-то через эту полянку перебежал заяц.

На высоком пне — остатке сломанной осенними ветрами сухостойной березы — словно нахлобучена снеговая шапка. Она тает, и внизу у нее появилась кружевная кайма. Эта кайма подтаивает днем, подмерзает ночью, и узор растет, становится все сложнее и красивее.

Но так для меня — человека. А вот дятлу, который искал добычу в мертвом пне, эти кружева только мешали. И он в одном месте попросту сбил клювом кружевной фестон. Подолбил здесь пень, и мелкие, кусочки древесины попадали на обломок ледяного кружева, запорошили его.

Дятел недолго долбил пень. Похоже, что он только попробовал здесь поохотиться. Пень оказался бедным, и дятел полетел искать, может быть, другие пни и сухостойные деревья, а может быть, ель с шишками, полными вкусных семечек.

Впереди, на снегу, что-то мелькнуло... Еще раз... Как будто белка? Ну конечно! Опять мелькнуло и опять в ту же сторону. Прячась за деревьями, подхожу ближе.

Две белки дерутся на снегу. Наскакивают друг на друга, громко цокают, прыгают, взмахивая хвостами. Покатились по снегу: клубок с двумя пушистыми хвостами. Отскочили друг от друга, снова сцепились. Наст нетолстый, но на белок его хватает: не проваливаются. И белки дерутся, как на полу.

Одна прыгнула на ствол и словно взлетела по нему кверху. Другая — за ней.

А на дереве, на ветке, сидела третья белка, повыше — четвертая.

Они не очень испугались, когда я вышла из-за куста можжевельника. Нижняя белка перепрыгнула повыше, остальные — еще выше. И там верхняя тройка уселась на ветке и затопотала. Белки быстро-быстро перебирали задними лапками и цокали. Может быть, это они меня пугали, может быть, никак успокоиться не могли. Кто их знает, но вид у них был самый забавный.

А потом нижняя белка побежала по ветке, прыгнула...Белки помчались по деревьям. Где-нибудь самцы опять спустятся на снег и начнут драться. Снова взбегут-взлетят на дерево, снова помчатся по лесу.

Это — весенние игры белок.

Каждый по-своему встречает весну, и у каждого свои весенние игры и песни.

Она еще впереди — весна. Лишь самые первые шаги сделала. Еще, может быть, и попятится, даст на неделю-другую вернуться зиме. И все же в лесу в марте началась весенняя жизнь.

У черного ворона уже готово гнездо в лесной чаще. Больше того, в нем даже лежат яйца. Голубовато-зеленые, усеянные темно-бурыми крапинками. Я не знаю, сколько яиц в этом гнезде: не лезть же мне на дерево. Но гнездо я нашла: дорогу к нему мне показал сам ворон. Еще издали я услышала его крик. Кричала не пролетающая над лесом птица: звуки были другие и — главное — не перемещались.

Значит, ворон играет над гнездом.

Я пошла на крик, и он привел меня к месту. Высоко над землей на дереве громоздилось сложенное из толстых веток гнездо.

Мне не видно, что внутри гнезда, но я знаю: там не только тонкие веточки и прутики, но и мягкая подстилка из тряпок, пакли, шерсти. Все это ворон понасобирал, летая по задам деревни. В гнезде мягко и тепло. Да и как же иначе: ведь в лесу еще лежит снег, еще морозит по ночам.

В гнезде сидит ворониха. А ворон-самец играет над этим деревом. Взлетает вверх, оттуда бросается вниз, опять взлетает. И кричит красиво и мелодично: его крики совсем не похожи на карканье.

Возле южной стороны стволов снег уже подтаял. Не везде, правда. Тоненькие березки как стояли в снегу, так и стоят, даже на опушке. Возле толстых берез, возле осин и сосен — там снег тает.

Солнце нагревает темную кору, она греет снег, и тот подтаивает. Кора молодой березки белая. Она плохо нагревается, вот и не тает возле нее снег.

Я заглядываю внутрь снежной воронки. Она еще совсем узкая, но на дне протаявшей щели видны и мох и веточка брусники. Зеленая. Ведь кожистые листочки брусники не желтеют и не опадают на зиму.

И мне сразу так захотелось поглядеть на зеленую травку. Что брусника! Разве от нее пахнет весной?

Концом лыжи раскапываю снег. Не до земли: там, в глубине, я рою уже руками.

Побуревшие листья, зеленые побеги, кое-где травинки. А вот и бледные, еще не позеленевшие ростки. Они пробились сквозь прошлогодние опавшие листья.

Я рассматриваю ростки, дальше и дальше разрываю снег: где лыжей, где руками.

Вот изогнувшиеся ростки пролески. Это маленькое растеньице с мелкими желтовато-зелеными цветочками. Пролеска неказиста, да еще и ядовита. Но сейчас — сейчас я рада ее росточкам.

Рою еще... Нахожу ростки лесной звездчатки. Это растеньице все видели: белые цветочки из пяти лепестков, небольшие и нежные. Они и правда словно звездочки глядят поверх реденькой зелени длинных и узких листочков этой скромной травки.

Под снегом пробиваются первые ростки и прежде всего — ранних весенних цветочков. Снег стает, а у них уже готовы даже крохотные бутончики или хотя бы цветочные почки. Немного дней на воздухе и солнца, и бутоны развернутся.

Еще не скоро в марте стает снег в лесу, еще не скоро зазеленеют на солнце эти росточки, такие бледные сегодня.

Что ж! У себя на окне я могу устроить весну и раньше. Стоит лишь накопать росточков звездчатки, хохлатки, медуницы, чистяка... Принести домой — и весна на подоконнике наступит гораздо быстрее, чем в лесу.

Сегодня я не смогу унести домой мою весну. Я приду завтра с лопатой, совком, корзиной. А сегодня... Сегодня я засыпала снегом раскопанное место, и нежные росточки снова оказались в темноте. Зато они укрыты от мороза, а свет им сейчас еще не нужен.

Я иду домой, и синица кричит мне вдогонку:

«Что? Ушла? А я здесь! здесь! здесь!..»