Змея эфа с крестом на голове
Самолет сделал круг. Под крылом мелькали ячеистые пески. Замеченная площадка оказалась столь мала, что пилот не решился сделать посадку. Снова «ЯК» вздрагивал, как лошадь, отгоняющая назойливых мух. С каждой минутой мы глубже удалялись в дрожавшее марево горизонта. Казалось, нет конца Кзыл-Кумам.
— Смотри, смотри, — кричит мне Карим, показывая рукой вниз.
— Да, именно это место нам подошло бы, — ответила я, стараясь перекричать шум мотора. Под крылом тянулся длинный шлейф песков и как мне показалось, случайно замеченная мной змея эфа. Язык выглядел шероховатым от мелких кустарничков саксаула. Справа к нему примыкала большая такыровидная площадка.
Я показала пилоту вправо и крикнула:
— Это и есть шестая точка.
— Не хуже внуковского аэродрома, — засмеялся пилот.
Значит, в шесть мы будем вас ждать — написала я на клочке бумаги и передала ему. Так вернее. За шумом можно не расслышать точное время.
Приземлившись, мы выбрались из моноплана. Дядя Гриша захлопнул стекло кабины, взмахнул над головой двумя пальцами в знак всего доброго, а через минуту наша бабочка описала над нами круг и, покачав крыльями, исчезла в дымке.
Одни. Три человека и вокруг ни души. Раскаленные пески слегка покачиваются на горизонте, словно плывут в бесконечность.
— Карим, пристрой-ка получше воду, а ты, Бахадыр, приготовь холодильник для насекомых.
Ребята были исключительно энергичные. Через несколько минут резиновая кислородная подушка, приспособленная под воду, легла в аккуратную яму. Сверху над влагой жизни ловец пристроил шалашик из мелких веток биюргуна и сухих шаров колючих солянок. За это время Бахадыр выкопал ямку с нишей в теневой стороне, куда будут поставлены пробирки с блохами и клещами.
— Приступим к делу. Ты пойдешь на юг, — сказала я смуглому юноше с бритой головой, — а Бахадыр пойдет на север. Каждый из вас возьмет из нор по двадцать проб. Значит, пройдете двадцать раз по сто метров и будет два десятка пробирок с этими кровопийцами. Дальше двух километров от точки не уходить, а ориентиром будет полосатая матрацная наволочка на этой саксаулине, — и я показала на бархан, где торчал одинокий куст саксаула.
Какая только опасность не подстерегает ловца блох в жарких безлюдных песках. Осматривая норы песчанок, можно столкнуться с ядовитой змеей, пауками и скорпионами — всюду нужны осторожность и внимание.
Ребята ушли. Я забила четыре металлических стержня в такыр, натянула тент, чтобы хоть квадратик земли был спасен от жгучего солнца, которое уже поднималось над пустыней все выше и выше. Не успела я закончить эту работу, как в тени появилась ушастая круглоголовка. Трудно сказать, как она умеет быстро ориентироваться в том, где ей лучше. Припав к земле на грани света и тени, ящерица замерла, прикрыв веками черные бусинки глаз.
Развесив на саксаульнике полосатую наволочку, так, чтобы ее не сорвало ветром, я направилась на запад. Три человека среди бескрайней пустыни копошились в рубчиках песчаной рубахи Кзыл-Кумов, выбирая блох и осторожно водворяя паразитов в стеклянную тюрьму. Не смешно ли?
Как-то за обедом сказали мне: «И нужно же было учиться столько лет, чтобы ловить блох!». Вот тогда наш начальник отряда прочитала лекцию об исследователях пустыни и их заботе о здоровье строителей магистрального газопровода Средняя Азия — Урал.
Прежде чем здесь пройдут люди, мы установим, чего нужно остерегаться человеку в этих местах, какие сделать ему прививки, чтобы он не подвергался риску заболеть особо опасными болезнями в этом необжитом краю.
Перевалив несколько барханов, я заметила след змеи. Он уходил в нору большой песчанки. Дальше такие следы попадались чаще. Значит, в этих местах змей много. А вот через весь бархан протянулось кружево дорожки мохноногой фаланги.
Можно по следам распутать ее ночное путешествие. Тут она кружилась у кустика полыни. Вот остатки гусеницы — объедки прожорливой хищницы. След скрылся в норе колонии большой песчанки.
Осмотрев территорию, я сделала заметки в дневнике, взяла так называемые пробы из нор грызунов и поднялась на хребет бархана, который выгибался, словно спина огромного одногорбого верблюда.
В бинокль легко разыскала Кадыра. Парень работал старательно. Вот, сняв панаму, он вытер лицо. Голова блеснула бритой лысиной. Бахадыр его голову называет «аэродромом для мух». А чем увлечен Бахадыр? Он прыгал в моем бинокле, гонялся за кем-то, размахивая руками. Вечно он увяжется в какую-нибудь историю.
Через два часа, к десяти утра, работать было невозможно. Солнце жгло немилосердно. Из головы не выходила мысль о четырехугольном клочке тени под навесом. Еще через полчаса мы брели по одному на полосатый маяк, висевший на сухой корявой саксаулине. Пришли почти одновременно.
Вода в кислородной подушке уже была теплой, не помог и холодильник Кадыра. У пояса Бахадыра болтался белый мешочек.
— Что притащил, охотник? — спросила я.
— Змею. Случайно выгреб ее с песком из норы. Прямо рукой схватил ее.
— Да, но ведь ты же знаешь, что рукой запрещено лазить в нору. Для чего же ты носишь с собой ложку-черпалку? Именно ложкой нужно захватывать землю в норе, это делает работу ловца менее опасной. Ну-ка, вытряхивай свое чудо из мешка.
Кадыр поднес другу кружку воды и пока Бахадыр пил, он сам вытряхнул из мешочка змею. Когда я увидела крест на голове змеи и белую волнистую линию вдоль боков, я поняла всю опасность, с которой встретился ловец блох.
— Если ты еще раз полезешь голой рукой в нору, я отправлю тебя в Ашхабад, — пригрозила я Бахадыру. — Ты понимаешь, какую змею ты выхватил рукой из норы? Ведь это ядовитая змея эфа! Ее укус очень опасен.
Не доверяя ребятам, я сама водворила змею снова в мешок. Кадыр отнес ее в ямку-холодильник.
— А теперь отдых до вечера, — сказала я, опускаясь в тень под навесом.
Отдых — это, конечно, не то слово. Зной так велик, что тень под навесом не спасает. Горячий ветер высушивает тело, опаляет губы и нос. Земля дышит таким жаром, что лежать на ней так же плохо, как стоять на солнце. Это мучительный отдых.
Переворачиваясь десятки раз с боку на бок, мы поминутно поглядываем на часы. Медленно ползут стрелки. Кажется, дню не будет конца. Измученные зноем, мы уснули в третьем часу дня не более, чем на двадцать минут.
Вдруг подул палящий ветер. Посыпался песок с южной кромки бархана, началась песчаная буря. Затрепетал наш навес. Ветер усиливался, надвигалась мгла. Уже нельзя было смотреть против ветра, песок бил в глаза. Что это? Ведь вчера начальник местной метеостанции не обещал нам такую погоду.
Давно снесло ветром ветки с холодильника, засыпая песком ямы с блохами. Афганец — так называют здесь южный ветер, бушевал все сильнее. Уже седьмой час, а песчаному дождю не видно конца. Время прилета самолета прошло. Видимо, нас ожидает ночь под открытым небом, без постели, под музыку бушующего афганца.
Только после захода солнца сила ветра стала чуть-чуть слабее. Тем не менее, заниматься приготовлением ужина, искать дрова или уходить от забитых стержней рискованно. Мгла, сухой песок барабанит по высохшей коже. На зубах треск, в глазах резкая боль. Так продолжалось до половины ночи. Мы сидели на теплой земле, ожидая утреннюю зарю.
С восходом солнца ветер прекратился, а к шести часам утра мы услышали ласковый рокот нашего «ЯКа.» Он был особенно желанным после такой ночи, какую провели мы на шестой точке.
С тех пор прошло десять лет. Всегда, когда я смотрю на банку, где в прозрачном спирте лежит змея эфа с белым крестом на голове, я всегда вспоминаю раскаленные пески и трудную работу пустынных искателей, самых первых следопытов, работа которых — ловить блох.
Увы, комментариев пока нет. Станьте первым!