Зимний день в лесу

Зимой холодно. Но что холод! Теплая шубка согреет зверька, на распушившейся пичужке словно две фуфайки надеты. Холод не так уж страшен, к нему приноровиться можно. А вот голод...

Ох, и голодно же в зимнем лесу!

А голодный и в небольшой мороз зябнет. Плохо приходится лесной мелюзге зимой. Особенно — птицам.

Зимний день короток. Поди успей за несколько часов наесться досыта. Ведь не за готовый стол сядешь, еду еще нужно найти. У каждого свои повадки и своя манера добывать обед.

Со светом воробьи вылезли изо всяких щелей, куда они по запрятались на ночь. Чуть пошумели спросонок и полетели искать завтрак.

В деревне это не так уж хитро. Там — насорили сеном, тут — лежит кучка соломы. Глядишь, по семечку, по зернышку — и наклевался. А на дворе, возле кур, и подавно сыт будешь.

Позавтракали воробьи и уселись всей стайкой на солнышке. Хоть оно и не горячее, зимнее солнце, а все же чуть пригревает. Греются воробьи, иной и вздремнет немножко.

Вот к воробьям подлетела серая птица величиной со скворца, может быть чуть подлиннее, подлетела и села рядом. У нее крепкий крючковатый клюв, на голове — через глаз — черная полоска, в хвосте много черных перьев.

Птица посидела рядом с воробьями, потом шагнула раз, другой... Воробьи поглядели на нее и занялись своими делами.

А гостья уже вполне освоилась среди воробьев и тоже греется. Воробьи греются и подремывают, гостья греется и посматривает. Приглядывается к воробьям, словно знакомого ищет.

Эх, воробьи, воробьи...

Вдруг серая птица бросилась на воробья, схватила его. Бедняга заорал во весь воробьиный голосишко. Стайка разлетелась и уже там, вдали от опасности, принялась шуметь. То ли воробьи спорили друг с другом — кто виноват, что врага прозевали, то ли серую птицу бранили, кто их знает. Но шумели долго и сильно.

Хищник ударами крепкого клюва убил воробья. Крепко вцепился в него когтями и оторвал голову. Зажал добычу в когтях и взлетел. Тяжело полетел: нелегко тащить воробья, когда сам ненамного больше.

Там, за околицей, серая птица подвесила воробья в развилке ветки на кусте. Так добыл себе обед в зимний день серый сорокопут. Этот охотник за мышами и ящерицами нападает и на мелких птиц. Свою добычу он накалывает на шип или острый сучок, а то и подвесит в развилке ветки. Примется тут же за еду — значит устроил столовую. Оставит добычу про запас — будет куст кладовой.

Увидите наколотого на шип или сучок безголового мышонка, знайте: это работа серого сорокопута. На этот раз куст стал кладовой сорокопута: он успел позавтракать. Воробей остался висеть на ветке.

Сорока — глазастая птица. Сидя на крыше сарая, она издали заметила сорокопута с добычей. Качнула хвостом и затихла. Следит, куда потащили безголового воробья.

Я уже не вижу сорокопута. Затерялся он среди снега, бурьяна и кустов. А сорока смотрит и смотрит. Что ж, может быть, ей виднее оттуда, с крыши. А может быть, у нее глаза зорче моих? А может быть, она просто сидит и чего-то дожидается? Кто ее знает, эту сороку, чего она хочет.

Полетела сорока...

Ну конечно, туда летит. К кусту, где сорокопутова кладовая. Пролетит немного, присядет в кустах. Посидит чуть, опять полетит, опять присядет. Не иначе, как присматривается: дома ли хозяин кладовой?

Не зря прозвали сороку воровкой. Украла она воробья, которого сорокопут себе на обед приготовил. Прятать не стала: утащила к сторонке и расклевала. Съесть всего воробья сороке не довелось: помешали. Да что там — помешали! Хорошо еще, что сама жива осталась.

Ястреб-тетеревятник бросился с ветлы на сороку. Чуть промахнулся — сорока успела вывернуться. Только одно перо из длинного сорочьего хвоста досталось ястребу. На остатки воробья он и смотреть не стал: чужие объедки — не его еда.

Взлетел ястреб, уселся на ветле и опять сторожить стал: не подвернется ли галка — эта не так ловка, как сорока. А подлетит близко голубь, и совсем хорошо...Нет ни галки, ни вороны, ни голубя. Лишь овсянки в бурьяне копошатся, семечки сорняков клюют. И все, как одна, — буренькие.

Где же желтые самцы? Они тут, только среди зимы самец у овсянки не желтый. Вот занятно! Перелиняет по осени самец овсянки, наденет новое платье. Казалось бы, новое платье должно быть наряднее старого: как-никак, а то уже ношеное, по истрепалось. Нет, у овсянки-самца наоборот: ношеное платье наряднее.

Секрет простой. Кончики желтых перьев у овсянки бурые. Пока не обносились перья, не обтрепались кончики, желтого не видно. Закрыто оно бурыми кончиками; перья прикрывают друг друга, и снаружи видны только их концы. Обносятся кончики, появится желтое. Вот тогда-то и пожелтеет самец овсянки. Обносился — стал наряднее. Так бывает к весне...

Пролетел ворон высоко над деревьями.  Летит потихоньку, посматривает по сторонам. Глаза у него хорошие, и видит ворон далеко. Сейчас, в зимний день, ему особенно зорко смотреть приходится. Не потому, что врагов прибавилось: мало их у этой большой черной птицы. С едой плохо! Вот и летит ворон по задам деревни, поглядывает сверху: нет ли какой поживы.

Он негордый сейчас, покормится и на помойке. Правда, на дворе ворона не увидишь, это не галка и не ворона. На свалку всякого мусора он наведывается.

Сорока поглядела вслед ворону. Знает она: опустится ворон — значит, нашел еду. Тогда и она, сорока, поживиться сумеет. Не опустился ворон: нет ничего съедобного на снегу. Пролетел по задам, над огородами, повернул и — в лес. Качнула хвостом сорока и полетела поближе ко двору. Возле жилья всегда какая-нибудь еда найдется.

В лесу бело и пусто. В соснах попискивают синицы, где-то там, на самых верхушках, возятся какие-то пичужки, наверное клесты. Вдруг кто-то заголосил на весь лес. Так заголосил, что синицы затихли, слушают, что там приключилось. Еще...

То прокричит весело, словно обрадовался чему-то, а то завопит-застонет... Хорошо, что днем так орет. А случись это ночью... не иначе, как за лешего примут. Это — желна, черный дятел. Она большущая, с ворону величиной. Сама черная, только шапочка на голове красная. А глаза белесые, и потому выглядит желна как-то чудно. Особенно когда из-за ствола дерева выглянет черная голова с белыми глазами...

Желна чужих объедков не ищет, она сама себе еду добудет. Было бы подходящее дерево, с короедами, дровосеками и другой мелкой живностью под корой и в древесине. Тут уж желна без обеда не останется. Вон как она работает. Кору целыми кусками отдирает, древесину так долбит, что труха горстями сыплется.

Здесь и для синицы пожива найдется. Обшарит она куски коры на снегу, пересмотрит всякую труху, что после работы желны осталась. Тут личинку, там жучка подберет. Вроде как и выгодное соседство, а дружбы у синиц с желной нет. Не летают они за ней, как за пестрым дятлом: куда тот, туда и они. Очень уж шумлива желна да и проворна. Трудно синицам около такой птицы.

Желна сдирает кору, долбит древесину, разбивает пни. Большой пестрый дятел зимой больше шишками интересуется. Для обоих зимние запасы в лесу приготовлены самой природой.

Другое дело — сойка. Этой галочьей родне туговато приходится. Ворона, галка, сорока, даже ворон — зимой кормятся возле человека. Сойка — лесная птица, она в деревню не полетит. Разве в большой сад наведается, да и то — с оглядкой, если лес рядом. На зиму сойка делает запасы. Собирает желуди, прячет их по всяким укромным местам, а зимой разыскивает. Тут уж всякий запас годится: и свой, и чужой —других соседок, соек или белок.

Шныряет сойка по лесу, ищет еду, шарит в снегу, возле пней и толстых корней. А еще нужно не забывать во все глаза кругом смотреть, прислушиваться. Сойка не просто осторожная птица: она еще и очень любопытна и — крикунья.

Идет по лесу человек. Каждая птица его по-своему встречает. И первое, что она сделает — посторонится, если близко окажется. Кто отлетит недалеко, кто подальше, и опять займутся своими делами.

Сойка — не такая. Отлететь-то она отлетит, но станет присматриваться. Ты идешь, а она впереди с дерева на дерево перелетает и на весь лес орет. Ну, а сойкин крик — это сигнал. Его все лесные птицы и звери знают. Услышат, как заголосила сойка, и насторожатся. Нашла сойка белкину кладовую. Небольшая кладовая: в ямке под еловым корнем пяток желудей запрятан. Сойке — пожива, белке — убыток.

Не одну белкину кладовую обворуют за зиму сойки. Наверное, и белки какими-нибудь сойкиными запасами попользуются.

На снегу остаются следы, и по ним можно узнать многое, если умеешь читать «белую книгу» зимнего леса. Беличий след сразу узнаешь. Это не просто ямки: четыре лапки — четыре ямки. Отпечатки задних лапок у белки длинные и забегают вперед. След ее выглядит так: две короткие, раздвинутые впереди полоски, а сзади — две ямки.

Идешь по лесу и видишь: вот тут белка с дерева спустилась, тут по снегу запрыгала. У пенька задержалась, дальше побежала... А вот и кладовая. По следам видно, что здесь побывали и белка и сойка. Вот только — кто раньше?

Приглядевшись, можно разобраться. Сойка и белка едят каждая на свой лад. Кто здесь обедал?Конечно, тот, кому достались желуди из кладовой. Другой пришел к пустому месту. По остаткам на снегу видно, что желуди достались сойке.

А белка? Белка повертелась возле обворованного склада и запрыгала дальше. Горевать и ахать некогда: зимний день короток, нужно успеть до сумерек и наесться, и до дому добраться.

Крупные следы пересекли мой путь. Они огромные, и видно по ним, что это отпечатки копыт. Одно копыто, два копыта— это всякий разглядит. Да и не так уж хитро разгадать загадку этого следа. Кем могло быть это копытное?

Не лошадь: у нее одно копыто. Может быть, корова? След двухкопытный — и у коровы два копыта. Место не глухое: я и версты не отошла от опушки, а через поле — деревня. Может быть, и убежала от хозяйки какая-нибудь шалая корова в лес? Нет, не коровьи эти следы, они гораздо крупнее. Так размашисто корова не шагает: ноги коротки.

Тогда... Ну конечно, он... лось!

Один шел. По следу можно узнать, кто прошел: лось или лосиха. У лося-быка отпечатки копыт круглее, чем у лосихи. Здесь прошел самец, бык. Не спеша шел лось, а разгонистый у него шаг. Чтобы догнать, чуть ли не бежать придется. Иду по следу. Вот лось на ходу обломил молодую осинку, вот скусил верхушку можжевельника...

Знаю я, не увидеть мне этого лося. Не такой уж свежий след, не час и не два назад прошел здесь сохатый. И все-таки иду. Разве удержишься, попав на такой след? Конечно, пойдешь...Вот затоптанный снег, вот и лёжка. Лось попросту улегся на снегу и крепко примял его. Кругом объедёные кусты, обломанные вершинки молодых деревьев, обкусанные ветки. Здесь лось кормился, отдыхал лежа. Потом пошел дальше.

Иду и я. Тянет меня за собой этот след, ну словно привязал меня кто и тащит за веревочку. И вдруг...

Нет, не зря шла я по следу!

Вы думаете, что я увидела лося? Нет, мне повезло куда больше. Я увидела на снегу... рог лося. Вот это — находка! И по следу было видно, что прошел старый бык, а теперь я знала это наверняка. Старые лоси-быки сбрасывают рога в декабре — январе, молодые -— ближе к весне.

А самой верной приметой были не следы и не время, нашелся признак получше: величина. Здоровенный рог. Такого у молодого лося не бывает. Тяжелый... десять килограммов. (Это я уже потом, дома, узнала, а сейчас, в лесу, я просто чувствовала — очень тяжелый рог.) Два таких рога — двадцать килограммов, больше пуда. Вот какую тяжесть таскает на своей голове старый лось. Крепкая у него шея.

С тяжелым рогом много по лесу не находишь. Пришлось повернуть к опушке. Да и зимний день короток, к концу близился.

Только на опушку вышла, смотрю — лиса! Там, на поле. Бежит себе потихоньку, то тут, то там к снегу принюхивается. Не иначе, как мышей ищет. Последила бы за ней, да где уж там! Я не лось, и мне даже один рог все руки оттянул. Нет, лиса, сегодня мне не до тебя. Лови мышей. Счастливой охоты!