Пернатые любимчики вороны

Животных можно любить и не любить. Но я считаю, что в том или другом случае человек обязан уважать животных, их правила и законы, как уважаем мы обычаи и привычки наших соседей-людей. Так я и стремлюсь относиться ко всем животным, не задумываясь о том, люблю я это живое существо или нет.

Но свои любимчики среди четвероногого и пернатого населения леса у меня, конечно, есть.

Среди диких зверей я больше всего уважаю медведя, добродушного и вместе с тем строгого в своих правилах и последовательного в привычках. А вот среди пернатых мне очень нравится обыкновенная ворона. Наверное, поэтому я и старалась порой забывать рассказы о непорядочности этих птиц. Не придавала я значения и толкованию самого имени «ворона» — мол, она, когда речь заходила о моих старых знакомых...

...С осени до весны у меня под окнами почти каждый день разыгрывалась одна и та же сцена. Как только я выносила собаке миску с едой, на заборе тут же появлялся вороний отряд. Отряд ворон появлялся молча и незаметно. Вороны сначала пребывали в состоянии неподвижности, а потом вперед выдвигалась одна какая-нибудь птица. Она спрыгивала на снег и, приняв грозный вид, начинала сбоку надвигаться на собаку...

Вид вороны был страшен — она не шагала, а грозно надвигалась, уверенно выступала вперед, вынося вслед за лапой свое черное и сильное плечо и не спуская глаз с собаки. И надо признаться, такой маневр воронам частенько удавался — собака не выдерживала «психического» натиска, оставляла миску и пряталась в конуру...

Мне было искренне жаль собаку, но я, честное слово, восхищалась воронами. Нет, не наглые выходки ворон помогали им добиться своего — просто эти птицы умели отлично продемонстрировать и свою воронью силу и свою смелость.

И сколько бы мне ни говорили о воронах дурного, сколько бы я сама ни убеждалась в их промахах и проступках, я все равно продолжаю восхищаться вороньей смелостью, находчивостью, решительностью и их незаурядной способностью к организованным походам и набегам и тому ярко выраженному чувству собственного достоинства, которым обладают эти птицы. И конечно, удивительной привязанностью ворон к человеку...

Здесь мне, наверное, кто-то попробует возразить: мол, о какой особой привязанности может идти речь, если нам известны такие замечательные птицы, вечно живущие рядом с людьми, как скворцы, ласточки, воробьи, галки...

Да, эти птицы привыкли жить около людей, но я могу дать вам честное слово, что упорно искать общества человека могут только вороны.

В прошлом году во время длительного похода в лес я набрела на небольшую лесную деревушку. Я надеялась встретить в ней людей, но они переселились из леса поближе к дорогам. Жители покинули деревню еще зимой, до начала весны и прилета птиц.

Как и полагалось, в этой лесной деревушке к каждому дому были прибиты скворечники. И в них каждый год гнездились скворцы. Обитали в деревне и ласточки. Весной в опустевшую деревню прилетели и скворцы и ласточки, они отыскали свои скворечники, построили новые гнезда.

Пришло время, и в скворечниках вывелись скворчата, появились птенцы и в гнездах ласточек. И вот теперь эти птенцы, которые всегда жили бок о бок с людьми, преспокойно сидели на крышах пустых изб, на телеграфных проводах и беспечно щебетали.

Правда, завидев меня, ласточки сорвались с проводов и кинулись мне навстречу, чтобы половить насекомых, которых я вспугивала, шагая по траве, но отправиться вслед за человеком, покинуть пустую деревушку эти птицы и не подумали.

Не полетели следом за мной и скворцы — они тоже остались в пустой деревне, а вместе с ними остались и воробьи, и галки, и даже сороки...

Скворцам и ласточкам простительно было не найти дороги в новую деревню — эти птицы не видели, как уезжали люди, как покидал деревню последний житель: в это время они были далеко, на юге. Ну, а воробьи, галки и сороки? Неужели неопрятная курка сухого хвороста на березе — старое гнездо — было для сорок дороже соседства с человеком? Неужели воробей так легко променял свою жизнь рядом с людьми на одинокое прозябание в лесу?

Я не могла точно сказать, когда и как именно покинули деревню вороны: опередили ли они людей, выбрались ли с первыми обозами или плелись в хвосте за последними санями, — но так или иначе, ворон в деревне не оказалось.

В этом году я снова отыскала в лесу брошенную деревушку, но уже не встретила там ни воробьев, ни галок, ни сорок, ни ласточек, а скворцы жили только в двух скворечниках — остальные домики пустовали. Я вспомнила, что эти птицы частенько живут не только в скворечниках, но и в лесу, в дуплах деревьев, и простила этим двум парам пребывание в пустой деревне, но воробьям, галкам и сорокам столь долгие сборы я не могла простить. И не считаю, что эти птицы более верны человеку, чем вороны.

Порой верность ворон человеку оборачивалась для меня настоящей бедой, и тогда я откровенно искала пути, как бы избавиться от этих «сверх верных» птиц.

Говорят, что есть только один способ разогнать многочисленный отряд ворон — взять ружье и выстрелить. Не знаю, покинули бы меня те вороны, которые заявились к охотничьей избушке посреди лета, если бы я разрядила в их сторону двустволку, — может, и покинули бы, но стрелять в птиц, которые прибыли следом за мной в лес и откровенно расселись по кустам вокруг моего лесного домика, я не могла...

Вороны прибыли к избушке под вечер. Я была приятно удивлена неожиданной встрече в глухом лесу и долго ломала себе голову, как это птицы отыскали сюда дорогу: то ли они гнездились где-то поблизости, то ли бродили по лесу и встретили меня?

А пока я раздумывала о тайне неожиданного визита, часть ворон таращила на меня свои пронзительные вороньи глаза и удивленно вертела из стороны в сторону своими пронырливыми носами, а другая часть дотошных птиц отыскала в это время на берегу озера мою лодку с уловом и, раскидав в стороны листья кувшинок, которыми я прикрыла от солнца пойманную рыбу, забралась в кошелку.

Опомнилась или, точнее, успела оценить возможные последствия встречи с воронами в лесу я не очень скоро... Когда я заметила ворон около своей лодки и вспомнила, что там была рыба, вороны, уже сытые, не думая ни таиться, ни убегать, сидели на сухой березе и чистили носы.

Наверное, этот первый завтрак в гостях они никак не считали грабежом. Какой же это грабеж, когда они просто увидели рыбу, взяли каждая по хорошей плотве и съели ее не украдкой, а в открытую. И кто же виноват, что хозяйка рыбы вовремя не заметила их завтрака?

Съесть все съедобное, что лежало на виду, было главным вороньим правилом. И с ним я обязана была считаться, и поэтому после первой своей промашки я стала убирать подальше все, что могло заинтересовать ворон, а неподалеку от избушки устроила для своих гостей столовую, куда время от времени подкладывала очередные порции угощений.

Таким образом, мир и покой были восстановлены: вороны всегда были сыты, и я ни разу не наблюдала с их стороны даже попытки совершить неприглядный, с точки зрения людей, поступок... Правда, иногда я все-таки забывала вовремя унести из лодки пойманную рыбу, вороны, конечно, тут же замечали мою оплошность — и я становилась свидетелем замечательного, великолепно организованного набега.

Повадки отряда ворон

Каждый набег на мою лодку обычно проходил по одной и той же схеме.

Как только я забывала о предшествующем набеге и на три—пять минут оставляла в лодке свою рыбу, чтобы отнести в избушку снасть, так вороны были уже на месте и, пока я поднималась к своему домику и спускалась обратно, успевали начать и успешно завершить грабеж.

Как догадывались эти птицы, что я оставила в лодке рыбу, и как они могли за очень короткое время почти полностью очистить мою кошелку, этого я не знаю — тайны вороньего ремесла для меня так и остаются тайнами. И только иногда мне удавалось увидеть, с какой поспешностью вороны разбрасывали листья, которыми была прикрыта рыба, как ловко ухватывали по здоровенной рыбине и как, шмыгнув низко-низко над землей, незаметно исчезали в кустах.

Я ни разу не видела ни спешки, ни излишней торопливости, ни ссор и стычек из-за добычи — казалось, что у этих непостижимых ворон установлена строгая очередь, в порядке которой птицы одна за другой подскакивали к моей кошелке, хватали рыбину и тут же исчезали.

Во время такого быстрого и точного набега ни одна ворона не получала права задерживаться около кошелки ни на секунду дольше, чтобы покопаться и выбрать себе добычу получше, — так, по крайней мере, все это выглядело со стороны.

Но когда птицы разлетались, а я подходила к лодке, чтобы забрать остатки своего улова, то всегда с изумлением отмечала, что на дне кошелки оставалась только самая мелкая рыбешка — крупную рыбу вороны все-таки успевали заметить и унести...

Грабеж оканчивался. Вороны, подкрепившись, снова появлялись неподалеку и как ни в чем не бывало, рассаживались на кустах и деревьях. Причем восседали они с гордым видом победителей. Мне даже кажется, что этим птицам знакомо чувство, которое мы называем чувством собственного достоинства.

Не знаю, может, я в чем-то и ошибаюсь, но только гордиться своими набегами вороны имели право — по крайней мере, «мои» вороны никогда не терпели поражения.

Когда я пригляделась повнимательней к этим птицам, когда познакомилась с их хитростями, я обнаружила наконец причину успеха — они брались только за верное дело. А потому и казались удачливыми птицами, которым почти никогда не приходилось терпеть постыдных поражений.

Времена года  для отряда ворон

Как проводят вороны осень, зиму, начало весны, почти всем известно. В это время ворона у нас на глазах — она около людей, и ее просто увидеть и просто понаблюдать за ней. И вот, то ли потому, что об этом периоде жизни ворон почти все известно, то ли потому, что зимой, когда птичья жизнь трудна, воронам приходится волей-неволей немного приутихнуть, люди почти совсем не жалуются на ворон осенью, зимой и в начале весны: мол, живет и живет себе, даже хорошо, что живет рядом и подбирает во дворе мусор — двор чище.

Но вот наступает весна, и вороны еще до того, как покажутся первые грачи, откочевывают в леса и рощи. Вороны исчезают, становятся тайными и сторожкими птицами. И тогда-то об их жизни и начинают слагаться самые неприглядные истории.

Ворону обвиняют в хищничестве. Весной и летом ворона якобы только и делает, что грабит птичьи гнезда...

Как-нибудь в апреле встаньте пораньше и отправьтесь к небольшому леску за полем, где совсем недавно видели вы ворону. Тогда ворона сидела высоко на березе и, стараясь не упасть с тонкой вершинки, помогала себе крыльями сохранить равновесие. Она топорщила крылья, кивала головой и, раздув зоб, хрипло и сипло каркала, будто хотела освободиться от кости, которой только что подавилась. Здесь у вороны где-то гнездо — место ее жительства. Вот сюда вы и придете пораньше утром и понаблюдаете за вороной.

Стоит вороне показаться из-за кустов, как над ней тут же «собираются тучи». Со всех сторон, вереща, треща, галдя, торопятся к ней трясогузки, дрозды, чибисы, чайки. И вот тут-то вороне и приходится удирать. Правда, удирает она не так поспешно и трусливо, как сороки.

Эта весенняя охота пернатых и помогла родиться рассказу о вороне, как о самом страшном враге птичьих гнезд.

Всякий раз мне хотелось проверить рассказ о вороне-хищнице. Но, увы, следить за вороной в лесной чаще очень трудно, и я могла проверить рассказ только тогда, когда ворона показывалась на открытом месте.

Там ворону гоняли и по-настоящему избивали птицы. Больше и чаще всего ей доставалось от сизых чаек. Если атаки трясогузок, дроздов и даже чибисов чаще носили символический характер, то чайки почти никогда не признавали никаких условностей: если бить — значит, бить, и летели по ветру вороньи перья.

От криков и атак врагов ворона отдыхала только на вершине небольшой сосенки, где было ее гнездо. И здесь она была вынуждена выслушивать крики своих проголодавшихся птенцов...

И в это время я начинала жалеть ворону-мать, на которую сыпалось столько упреков и ударов. В это время я забывала, что совсем недавно видела ворону около скворечника, когда она старалась приподнять крышку домика, чтобы добраться до скворчат, забывала рассказы о том, что ворона в несметном количестве уничтожает утиные яйца и яйца куликов...

Здесь я вспоминала другое — как весной, когда с полей сходила полая вода, когда у многих птиц уже были кладки, ворона почему-то не шныряла у чужих гнезд, а не спеша и деловито бродила по полю и подбирала погибших за зиму мышей и кротов.

Когда отряд ворон заканчивал свою работу санитара, уже наступало время ловли мышей. Весенняя вода сходила с полей и лугов, но еще оставалась в мышиных норках. Мыши выбирались из своих убежищ на сухие бугорки, и, конечно, на охоту за ними собирались и чайки, и вороны. Во время этой совместной охоты чайки совсем не обращали на ворон внимания.

Мышиная охота чаек и ворон издали выглядела примерно так. Казалось, что чайки и вороны собрались на поле постоять. И действительно, большая часть птиц оставалась неподвижной. Но вот, то тут, то там одна какая-нибудь птица вдруг делала вперед короткий кивок — и в бинокль я хорошо видела, как охотник быстро ухватывал клювом проскользнувшую в траве мышь.

Сезон ловли мышей продолжался до тех пор, пока на поля не приходили тракторы и не перепахивали все мышиные норки. Но и тогда вороны еще не торопились к птичьим гнездам, чтобы разграбить кладку яиц или стащить чужого птенца, — вместе с грачами и все теми же чайками они бродили следом за трактором по свежей пахоте и подбирали червей, погибших при пахоте мышей и прочую съедобную живность.

Оканчивалась пахота, а с ней и сезон промысла в поле, и вороны перекочевывали на открывшиеся после половодья луга и болота. Здесь внимательные птицы выискивали остатки весенних трагедий, подбирали жертвы зимы, принесенные на луга и болота половодьем. И я могу дать честное слово, что во время своих весенних охот на полях и болотах вороны почти совсем не допекали пернатое население.

Все это время вороны выполняли неблагодарную, но нужную работу санитаров. Но даже после нее вороны возвращались к своим гнездам опасливо и осторожно. Они старались проскользнуть где-то между кустов, обогнуть стороной открытое место, чтобы не навлекать на себя беду. А беда поджидала на каждом углу. Сизые чайки, вместе с которыми они совсем недавно охотились на поле, теперь бросались в атаку на уставших птиц...

Чаще ворона все-таки избегала прямых ударов, ей удавалось увернуться и добраться с добычей до гнезда. Но, бывало, чей-нибудь пикирующий удар настигал ее так неожиданно, что ворона роняла добытую мышь или часть тушки погибшего еще зимой крота. Тогда я шла к тому месту, где ворона только что обронила свою добычу, находила оправдывающее ворону вещественное доказательство и отчаянно ругала трясогузок, дроздов, чибисов и, конечно, чаек.

Да, весной птицы были не правы... А летом? Не знаю. О летней жизни ворон я могу судить только по тем птицам, которые обитали около моей избушки. За этих ворон я могу ручаться, ибо хорошо знаю, что их вполне удовлетворяли мои добровольные и вынужденные подношения.

А другие вороны? Наверное, воронье правило: осмотрись, и если найденное тобой вроде бы никому не принадлежит, то забирай его поскорей — все-таки позволяло им нет-нет да и заглядывать летом в чужие гнезда и подкарауливать неокрепших птенцов.

Только я не очень верю, что таким опасным промыслом обыкновенные вороны занимались слишком часто. Ведь и гнезда и неокрепших птенцов стерегут родители, стерегут порой сообща, всем пернатым населением рощи или целого леса, и вряд ли даже организованному отряду ворон удалось бы так легко обвести трясогузок, дроздов, чибисов, чаек, как обводили они человека, который относился к ним несколько неравнодушно.

Я умела прощать воронам их набеги, но другие жители леса не собирались даже мириться с их присутствием. И я не раз видела, как ворон, живших около меня, допекали самые разные птицы, и вроде бы ни за что, авансом. И вот это грозное предупреждение воронам со стороны птичьего мира и позволяет мне утверждать, что не каждый рассказ о воронах, начало которого вы услышали или даже увидели сами, можно произвольно продолжить.