Козы кресты и заборы

Еще в самом начале весны, когда около моего дома едва показался из-под снега высокий бугорок, на этот открывшийся солнцу клочок живой земли хозяева выпустили своих коз.

В теплом хлеву еще стояли коровы и овцы, еще только-только начали совершать со двора свои первые короткие вылазки куры, а козы уже с утра пораньше собирались на бугорке и отправлялись по деревне добывать себе пропитание.

С пропитанием в это раннее весеннее время было совсем трудно, и козы обычно целыми днями торчали около чьей-нибудь поленницы дров и своими острыми зубами срезали с березовых, осиновых и даже сосновых поленьев набухшие за теплые весенние дни полоски коры.

Наверное, этой прошлогодней коры козам все-таки не хватало, и я откровенно жалела бедных животных и втайне поругивала хозяев, которые взяли да и выгнали без времени на снег свою скотину.

Поругивала про себя я и тех людей, которые не разрешали козам подходить к поленницам дров. Правда, эти люди объясняли мне, что козы, того и гляди, развалят все дрова, но я все-таки считала таких людей просто жадными и еще больше жалела бедных коз.

Больше других мне сразу запомнились две белых козы. Обе они были одинаково обросшие свалянной, слежавшейся за период длительного зимнего заключения в хлеву жесткой козьей шерстью, у обеих коз был одинаково горький и жалобный вид.

И я, наверное, не смогла бы отличить этих животных друг от друга, если бы не одно обстоятельство: Манька была рогатой козой, а Малька — безрогой, или, как еще скажут, комолой. И вот эти две козы, Манька и Малька, и растрогали мое и без того не слишком грубое сердце.

Я отыскала на кухне приличный кусок заветрившегося хлеба, вышла на крыльцо, позвала коз и протянула им свое угощение.

Домашние животные, как и следовало вести себя голодной скотине, тут же оказались на крыльце и с благодарностью приняли от меня подношения. Я давала козам куски хлеба, гладила их впалые бока, ласково разговаривала с ними и совсем не думала, что именно сейчас и совершаю ужасную ошибку, за которую буду расплачиваться все лето.

Козы съели хлеб, помахали мне на прощание своими коротенькими хвостиками и удалились. Удалилась с крыльца и я. Но только вошла в комнату, только собралась взяться за дело, как на крыльце услышала негромкий перестук.

Я прислушалась — перестук не умолкал. Я вышла проверить, кто это там на крыльце, и увидела знакомых коз. Животные тянули ко мне свои трясущиеся от нетерпения губы и, по всему было видно, выпрашивали еще угощения.

Хлеба у меня дома больше не оказалось, и я предложила гостям вареную картошку. Так же поспешно, как и хлеб, они уничтожили вареную картошку, так же послушно удалились, но не прошло и пяти минут, как на крыльце снова раздался стук козьих копыт.

Я снова отправилась на крыльцо и, уже хорошо зная, что за дверью меня ждут козы, сразу же прихватила с собой миску вареной картошки. Потом я выносила козам сырую картошку, выносила в миске суп и кашу, а под конец дня, который у меня просто пропал, не на шутку задумалась: «А что, если завтра все повторится точь-в-точь?»

Так и случилось. Животные снова привлекли мое внимание стуком копыт о доски крыльца, я снова, чем могла, кормила их, они снова мирно удалялись, но почти тут же возвращались обратно, а с полудня вообще отказались покидать крыльцо и, уничтожив, как и вчера, все мои съестные припасы, улеглись отдыхать прямо за дверью.

Теперь, каждый вечер старательно заметая после коз веником-голиком крыльцо, я с надеждой ждала тот счастливый день, когда начнут пасти деревенское стадо. Вот тогда-то я, наконец, вздохну и сяду по-настоящему за работу. А пока уж ладно, пока потерплю, раз сама приучила надоедливых животных.

Срок первого выгона стада наступил. С утра пастухи собрали всю деревенскую скотину и, легонько подгоняя впереди себя коров, овец и коз, отправились на пастбище. Ну, вот наконец я и спасена! Я помахала вслед козам-попрошайкам рукой и облегченно вздохнула.

Если бы Манька и Малька знали, как легко мне стало оттого, что у себя за дверью я не слышала их топота и надоедливой настырной возни. Наверное, тогда бы эти животные все-таки дали мне хоть немного передохнуть. Но козы знали другое: в деревне осталось такое занятное крыльцо, где можно проторчать целый день и преспокойно насытиться, и не какой-то там травой, а хлебом, овощами и кашей.

И конечно, разленившиеся козы не пожелали, как полагается любому рогатому скоту, мирно пастись на пастбище. Малька, а следом за ней и Манька незаметно зашли в кусты, немного там переждали и бочком-бочком направились в деревню. Спустя час они оказались у меня на крыльце.

Первый раз за все время я отказалась угощать коз, взяла хворостину, согнала их с крыльца и пошла к хозяину этих блудливых животных, чтобы сообщить ему о неприятном событии: мол, козы сбежали из стада.

Хозяин выслушал меня очень внимательно, досадливо крякнул и попросил гнать коз с крыльца чем попало и ни под каким видом не кормить. Вместе со мной он направился к крыльцу, поймал обеих беглянок, привязал их на веревку и повел обратно на пастбище.

Честно говоря, в то время я еще верила в искусство нашего пастуха, верила, что нет и не может быть такой скотины, которую опытный пастух не приучил бы пастись... Но научить Маньку и Мальку пастись в этом году так никто и не смог.

Хозяин то и дело ловил коз и отправлял их обратно в стадо, я гнала противных животных со своего крыльца здоровенным прутом, пастух сбился с ног и скоро во всеуслышание заявил: «Все. Берите их обратно — пасти не буду...»

Что оставалось делать бедному хозяину? Он извинился, как мог, перед пастухом и пошел в сарай подобрать покрепче рейки для так называемых «крестов».

«Крест», который полагался блудливой козе, представлял из себя большой и тяжелый равносторонний треугольник, прочно сбитый из самых крепких реек, которые наконец отыскал в сарае рассерженный хозяин. Этот тяжелый и прочный треугольник надевался козе на шею. Старики называют его не иначе, как «козлиным крестом».

Такой «крест» был наградой за блудливость и, конечно, мешал козе. С «крестом» она не так быстро бегала и не так ловко перепрыгивала через заборы. Коза, которой навешивалось подобное украшение, уже считалась почти неопасной для огородов и садов. Манька и Малька, вероятно, хорошо знали это. Они предстали передо мной в своих новых «доспехах» настолько убитые горем, что я их невольно пожалела.

Но моя жалость, как и все другие добрые жесты по отношению к Маньке и Мальке, оказалась преждевременной...

В этот же день на крыльце я услышала не только топот копыт и возню, которые мне были хорошо знакомы и раньше, — теперь о перила, лавку, дверь и доски крыльца гремели сухие и звонкие еловые «кресты».

Спасения, казалось, не было. Часто, желая хоть на время избавить себя от стука «крестов», топота копыт и возни на крыльце, желая хоть пять минут видеть свое крыльцо пустым и чистым, я собирала все, что было у меня дома, выходила на улицу и, скрипя зубами, произносила опостылевшие имена: «Манька, Малька...»

И козы как ни в чем не бывало бежали за мной наперегонки, покачивая из стороны в сторону здоровенными «крестами». На наглых и самодовольных мордах этих животных так и было написано: «Ну, вот и хорошо, вот так бы давно, а то все упрямилась...».

Я отводила коз подальше от своего дома и выкладывала им много самых разных угощений. Животные принимались пережевывать сухари, хлеб, картошку, капусту, свеклу, а я почти бегом направлялась обратно, чтобы прийти, сесть за стол, прислушаться и наконец не услышать ничего на своем крыльце.

Но даже за такую большую дань, которую я только что заплатила козам, я не могла обеспечить себе покой больше чем на пять минут — за это время животные успевали плотно подкрепиться и снова, опережая друг друга, шумно забирались по лестнице на мое крыльцо.

Кто-то надоумил меня сделать около крыльца забор — и я сравнительно долго была благодарна этому доброму человеку. Забор помог — правда, козы все равно ходили возле меня, но теперь они ходили вдоль забора и гремели «крестами» лишь о его жерди. Жерди были немного дальше, чем входная дверь, и грохот «крестов» уже не так сильно мешал мне.

Но прошло время, животные поосмотрелись и снова пожаловали ко мне на крыльцо...

Сначала перелезать через забор с тяжелым «крестом» на шее научилась Малька, а следом за ней и Манька стала ловко преодолевать преграду.

Забор пришлось поднять на целых две жерди, но тогда они отыскали другой путь — животные обнаружили внизу чуть осевшую жердь и ловко, угол за углом просунув сначала «кресты», а потом головы, боком проскальзывали в отверстие.

Теперь каждое утро я брала в руки топор и медленно обходила спасительный забор, внимательно проверяя, не осела ли еще где жердь, не удастся ли козам снова проскользнуть ко мне. А следом за мной, почти по пятам, гордо неся на шее заслуженно полученную «награду», шла Малька и так же внимательно присматривалась к забору: а не пропустила ли я где-нибудь еле заметную щель, нельзя ли будет чуть-чуть поднажать коленом на жердь, чтобы она еще немного опустилась...

От коз меня спасла осень. Как только на огородах убрали картошку, с Мальки и Маньки сняли «кресты». Сразу же, забыв меня, они поспешили на чужие огороды.

Иногда эти пронырливые животные забирались и туда, где не все овощи успели убрать. Тогда Маньку и Мальку тут же выгоняли, больно отхлестав хворостиной, но, честное слово, теперь мне было не так жалко этих шкодливых животных.

Зимой коз загнали в хлев, и я постепенно начала забывать все, что было летом. И только весной, когда на небольшом холмике около моего дома снова появились Малька и Манька отбывшие срок своего зимнего заключения в хлеву, я с опаской подумала: «А не повторится ли все точь-в-точь, как в прошлом году?.. Ну уж нет, не должно — по крайней мере, я больше никогда не протяну этим козам руку дружбы».