Самодовольный наглый кот

Скажу сразу: собаки нравятся мне больше кошек. Почему? Собака может вас любить, бояться, ненавидеть — и все это будет написано на ее морде. А кошка?

Вы ласкаете, гладите ее и думаете, что у вас на коленях лежит четвероногий друг, но не обольщайтесь — кошка никогда не была настоящим другом человека.

Это существо может быть помощником, попутчиком, нахлебником, но не товарищем. Кот живет только там, где ему хорошо. И не считайте, что ваш мяукающий гуляка никогда не изменит вам — просто ему неплохо живется рядом с вами. Я говорю так, ибо каждый год наблюдаю котов и кошек, которые «без слез и сожаления» расстаются со своими владельцами.

Эти коты и кошки живут в нашей деревне. Хозяева никогда не отказывают им в пище. В любом доме около печи или порога вы сразу заметите не одну, а несколько мисочек, блюдечек или низких жестяных банок, в которых всегда есть что-нибудь съедобное. Порой кажется, что содержимое этих посудин никогда не убывает, — да и вправду большинство хозяев все время подливают в них молоко, сметану, подкладывают щедро сдобренную топленым маслом кашу, а в доме рыбака около кошачьих тарелок всегда лежат куски свежей рыбы...

И сверху, с печи или со спинки дивана, на все эти угощения сонно поглядывают заплывшими от зимнего безделья глазами два, три, а то и четыре жирных, разъевшихся кота. На их полусонных мордах можно прочесть: «Сыт, отдыхаю — и мне хорошо». Это все, на что способен даже самый душевный наглый кот.

Но стоит хозяину или хозяйке появиться в доме с пойманной рыбой или с парным молоком, коты вздрагивают, тут же принимают покорный, заискивающий вид и бросаются к ногам человека — уж что-что, а продемонстрировать свою «верность» и полнейшую зависимость от хозяина они умеют.

Топорщатся трясущиеся хвосты, игриво шевелятся кошачьи усы, выгибаются и тут же покорно пригибаются к полу кошачьи спины. Сердце человека не выдерживает, и он наделяет своих любимцев лакомством. Они оставляют ужимки, бросаются к мисочкам, вынюхивают, пробуют, а если и принимают угощение, то только для того, чтобы сделать всего лишь два-три небольших глотка или чуть прикусить спинку еще живой рыбешке. Они сыты. Они оставляют и эти подношения, снова забираются на печь или на диван и опять лениво посматривают оттуда сонными прищуренными глазами.

И снова на кошачьих мордах написано: «Сыт, отдыхаю — и мне хорошо». И я знаю, что скоро наши коты и кошки покинут гостеприимное жилище человека и переселятся в лес, где к этому времени им будет лучше, чем в доме...

О том, что коты частенько посещают окружающие леса, мне было давно известно. Сколько раз, услышав издали частый и злой лай собаки, я торопилась к ней на помощь, считая, что она загнала на дерево рысь. Но постепенно я убеждалась, что рысей в нашем лесу нет и вместо них орудуют в округе самые обыкновенные деревенские коты и кошки.

Придя на голос собаки, я каждый раз видела одно и то же: на дереве в удобной развилке восседал здоровущий наглый кот и презрительно поглядывал сверху вниз. Собака неистовствовала под деревом, но достать кота не могла.

По охотничьим законам я обязана была пресечь разбойный поход кота. Дело в том, что самым страшным хищником в лесу всегда считался бродячий кот. От таких разбойников страдали все лесные жители — от пеночек до зайцев и глухарей. Но убить бездомного кота я не могла. И кто сказал, что этот кот — бездомный бродяга? Может, он только на короткое время заглянул в лес и теперь, сразу же после встречи с нами, испуганно понесется в деревню...

Таких, якобы случайно зашедших в лес, котов и кошек я встречала часто. Конечно, я отмечала места встреч, старалась запомнить «в лицо» животное и постепенно приходила к выводу, что имею дело не с отдельными безобидными гуляками, а с целой бандой мяукающих браконьеров, которые поделили лес на личные угодья.

И охотничьи законы, и беспокойство за обитателей леса вынуждали меня взять ружье и ликвидировать всех бродячих котов и кошек. Но я оттягивала крайние меры, приписывая найденные на лесных тропах птичьи перья и клочки заячьих шубок «неблаговидным поступкам» лисы.

Лис в нашей округе было много, но меньше, чем котов и кошек. Поэтому каждая лиса занимала столь обширный участок, что ее охота за птицами и зверями вряд ли приносила слишком большой урон лесному населению. И оправдать убытки в лесном хозяйстве нашествием лис я не могла. К котам-разбойникам следовало применить жестокие меры. Но стоило мне подойти к дереву, где сидел самодовольный наглый кот, как он преображался.

Делал он это сразу же, как только замечал меня. Треснет сучок под каблуком сапога, и разбойник тут же забывает о собаке, выгибает спину и жалобно заводит на весь лес свое «мяу». Ну, разве можно было поднять на него ружье? Я подходила к дереву и протягивала коту руку. Он продолжал жалобно вопить, но спуститься ко мне на плечо отказывался.

Я могла час стоять под деревом и звать кота, он отвечал мне своим извинительно-заискивающим голосом, но дотянуться до себя не позволял. Наконец я оставляла кота, оправдывая его тем, что внизу все это время крутилась собака, -— а с какой собакой у котов не бывает натянутых отношений?

К осени коты и кошки из леса начинали исчезать, и теперь я все чаще и чаще видела их в домах — на печи или на спинке дивана. Явившись из леса, коты некоторое время несли по дому службу — попугивали мышей и крыс, но к зиме снова жирели, становились сонными, малоподвижными и чуть оживлялись только тогда, когда представлялся случай покрутиться у ног хозяина. И хозяин прощал им и лицемерие, и зимнее безделье, и долгую отлучку в лес, подливал в мисочки молоко, подсовывал свежую рыбу и, пожалуй, даже забывал, что скоро его коты и кошки снова покинут гостеприимный дом и отправятся в разбойный поход.

Как начинались эти походы? Как коты расставались со своими хозяевами? Этого я долго не знала, пока ранней весной не встретилась с одним разбойным котом на краю нашей деревни...

Неподалеку от деревни на речке была плотина. Когда-то она собирала воду для мельницы. Мельница и сейчас стояла рядом, но давно не работала и годилась теперь разве только что на дрова. Но плотина была еще целой и прочной. И заботился о ней седенький бойкий старичок.

Он был охотником и каждую зиму ловил в нашей речке капканами дорогих зверей — выдр. В речке выдры не водились — они жили и приносили потомство в большом озере, куда и впадала наша речка. Но на зиму, когда озеро вставало, затягивалось прочным и толстым льдом, выдры перебирались в речку, где быстрое течение не давало льду укрыть воду целиком.

Вот тогда-то вдоль берега охотник и расставлял свои капканы. Он же и ремонтировал плотину, чтобы зимой вода из речки не уходила, чтобы воды выдрам было вдоволь. Весной же охотник плотину разбирал, чтобы пропустить вниз лед и шумную вешнюю воду.

Сейчас плотина уже была открыта, и каждый вечер старичок заходил за мной, и мы шли к сливу, то есть к самой плотине, полюбоваться, как гулко идет весенняя вода, а попутно и посмотреть, уплыли или нет из речки в родное озеро выдры. Старичок охотился за выдрами рачительно. Он всю жизнь прожил здесь, в лесу, и хорошо знал, что нельзя за один год перевести всю дичь — иначе останешься ни с чем.

И вот теперь, весной, по вечерам мы отправлялись к плотине и вместе ждали: не покажется ли из воды выдра, не выйдет ли у плотины на сушу... Мы подсчитывали, сколько же выдр ушло в озеро выводить выдрят и сколько больших взрослых выдр с хорошим мехом можно будет ожидать в речке к началу зимы.

Обычно мы сидели чуть в стороне от плотины, сидели тихо и следили за водой, за небом и ближайшим лесом, куда то и дело опускались с неба большие и малые стаи перелетных птиц. Между нами и лесом было поле, нагретое за день жарким апрельским солнцем, и от этого разогретого за день поля поднималась вверх теплая вечерняя испаринка-дымка. Дымка была почти прозрачной, и я узнавала о ней только по лесу — за теплой дымкой она как бы чуть-чуть двигалась, шевелилась и казалась живой...

Чуть-чуть двигалась и дорога, и камни около дороги, и пучки прошлогодней травы у обочины. Я любила наблюдать, как оживают в вечернем тепле и лес, и дорога, и вот в один из таких весенних вечеров увидела на дороге странное существо. Оно шло в лес со стороны деревни, шло уверенно, будто хорошо знало дорогу. Кто это? Неужели кот? Да, это был все тот же наглый кот — только у него мог быть такой высокий хвост-труба.

Я тихо приподнялась с земли, неслышно пробралась вдоль кустов, опередила кота, дождалась, когда он подойдет близко, вышла на дорогу и позвала бродягу: «Кис-кис...» От неожиданности кот вздрогнул, но сразу сообразил, в чем дело, — тоскливо завел глаза и жалобно завопил на все поле: «Мяу-мяу...»

— Ах, вон оно что, — значит, опять в лес, опять за разбой? — Я старалась произносить эти слова мягко и ласково и в ответ, как награду, получала руладу за руладой приторно-лебезящее «мяу-мяу». Нет, друг, теперь «мяу» тебе не поможет. Сейчас я поймаю тебя, принесу домой и посажу в подпол. Я присела перед котом, протянула ему приветливо руку и дружелюбно позвала:

— Киса, киса!

Киса ответила виноватым голоском, но подходить ко мне отказалась. Полчаса мы стояли на дороге друг против друга. Я звала кота, а он по-прежнему жалобно голосил, отказывался приблизиться даже на полшага и изредка поглядывал в сторону леса. Мое терпение лопнуло. Я встала, с трудом разогнула в коленях затекшие ноги и зло сказала:

— Ну, смотри — до первой встречи в лесу...

И хитрый наглый кот как будто понял. Он шагнул в сторону, стал вдруг независимым и надменным, как и полагается настоящему дикому коту, опустил свой хвост и открыто засеменил по краю дороги в лес.

Я стояла на прежнем месте и даже радовалась. «Ну, все, — думала я,— ты показал свое дикое лицо, и мы наконец объяснились — я знаю теперь, как ты относишься ко мне. Теперь мне легче будет расправиться с тобой — ты не оставил в моем сердце ни капли тепла и сострадания».

Но кот вдруг остановился. Он, видимо, «сообразил», что так расстаться с человеком нельзя — ведь ему придется возвращаться обратно. И он повернулся ко мне, высоко поднял свой пушистый хвост, выгнул спину — и опять на все поле раздалось его жалобное «мяу-мяу». И я снова изменила себе: я присела на корточки и, хорошо зная, что мяукающий гуляка ни за что не пойдет ко мне, все-таки позвала его.

Ну разве я могла поступить по-другому — ведь это был мой собственный наглый кот, который к тому же только что попросил у меня прощения.