Перепелка на жнивье

На краю пшеничной нивы, возле самого леса, оставалась несжатой добрая полоска. Когда-то на этом месте были заросли терна и дикой вишни.

«Не желаю разбивать комбайны о пни», — сказал бригадир МТС и велел комбайнерам объезжать полоску. Тогда председатель совхоза прислал несколько косарей — здоровенных парней, у которых что ни взмах, то улица — только косы мелькают да ломятся грабли от нагрузки.

Косари во что бы то ни стало решили убрать полоску до заката, жмут так, что пот их прошибает.

 Один из них кричит мне, — сбегай к источнику, принеси ведерко воды, станет вольготней на душе. Я схватила ведерко и в два счета была на лесной полянке, там, где студеный источник, журча, терялся в шелковистой траве...

По правде говоря, я пришла в поле в надежде наловить насекомых для коллекции. Я уже поймала несколько бабочек, стрекозу, большого жука-рогача и еще несколько чудесных жуков, которых носила, как драгоценность; в консервной жестянке. Мой двоюродный брат Костя, один из лучших косарей, но большой насмешник, подозвал меня: — Подойди сюда, смотри, какую я букашку нашел.

Я побежала к нему сломя голову, потому что знала, как он здорово разбирается в биологии. Восьмилетку Костя кончил с тройками по всем предметам, но по зоологии и ботанике он имел по крупной и жирной пятерке.

Прибежала я к нему, смотрю — у его ног извивается большущая змея, разрезанная надвое косой. Хорошенькое дело! Счастье, что я не поймала этакую «букашку».

После этого у меня пропала всякая охота бродить по жнивью. Я уже хотела отойти, когда Костя вдруг воскликнул: — Тьфу, черт! Чуть не загубил перепелку!

В самом деле, из-под его ног выпорхнула перепелка и спустилась немного поодаль, среди высокой пшеницы с усатыми колосьями, похожими на ежат. Костя кивнул нам. В небольшой ямке, выкопанной в земле, находилось перепелиное гнездо. На восемь пестреньких аккуратно уложенных яичек падала скудная тень куста коровяка.

— Что ж, разобьем яичко, попробуем, каково оно на вкус, — и Костя, вынув яйцо из гнезда, разбил его о рукоять косы. Яичко было с птенцом, и косари решили пощадить гнездо. Через день-другой вылупятся птенчики, — сказал Костя, увязывая пучком стебли коровяка. Наверное, перепелка нарочно свила гнездо у куста, чтобы легче находить свой дом...

Куст остался на месте как ориентир. Я приходила сюда каждый день, осторожно подходила к гнезду, но перепелка всякий раз замечала меня, не сводила с меня бисерных глаз и, казалось, поддразнивала: «Что ж, подходи поближе, все равно не поймаешь!» И когда расстояние между нами оставалось не более шага, она преспокойно улетала. Летела она низко-низко, потом садилась на жнивье, недалеко от гнезда.

На третий или четвертый день вижу на краю гнезда скорлупки. Пересчитываю яйца — только пять; значит, два птенца уже вылупились. Где они? Ищу вокруг — никаких следов. Сажусь на землю, жду, не сводя с гнезда глаз. Но вот одно из яиц словно слегка припухает. Потом оно лопается и, сама не знаю как, раскрывается надвое, и показывается из него прехорошенький птенчик в золотом пушке, с коричневыми полосами на спинке, еще мокрый, но довольно шустрый. Полежал на боку, пока не обсох, потом задрал головку и пискнул: — Цие-цие!

— Мие, мие! — откликнулась я и, наклонясь, осторожно беру его в руку. А тут и второе яйцо лопается, и третье. Часа через полтора в гнезде не осталось ни одного яйца. Но где же их мама? Малютки уже шагают, пищат, требуют корма, а перепелки все нет.

Вдруг за моей спиной: — Питпалак! Питпалак!

— Ах, вот ты, значит, где!

Это она зовет, конечно, птенцов. И, не обращая на меня внимания, малютки один за другим вылезают из гнезда и топают в сторону «питпалака». Еще и не видели мамаши, а уже узнают по голосу. «Ну нет, — думаю. — Если так, то еще посмотрим, кто кого». Отошла в сторону, и давай выводить — эдак нежно и ласково: — Питпалак! Питпалак!

Может, и не совсем так у меня получилось, как у перепелки, но, видно, и не так уж плохо: птенчики всей гурьбой сворачивают ко мне, обходя кочки и травы на своем пути. Я отступаю еще на несколько шагов, снова кричу «питпалак» — и малютки снова спешат ко мне. Так я манила их до самой дороги, к великой досаде перепелки-мамы, которая следовала за нами по пятам, правда, держась, из уважения ко мне, на некотором расстоянии.

Так бы я и увела в село всю колонну птенцов-удальцов, если б не Козьма, лесник. Увидел он меня на дороге и начал бранить. «Отпусти, говорит, бедняжек, а не то пропадут, бегая за тобой». Начала я было оправдываться, да чего там: прав Козьма. Хочу отогнать птенцов, топаю на них, а им хоть бы что. Взяла я их тогда одного за другим, отнесла на жнивье — и давай бог ноги.

Выбежала — я на дорогу и уже оттуда слышу, как их перепелка зовет. Рассказываю Козьме, как все произошло, а он покручивает седой ус и говорит: — Потому что не видели они еще тогда своей матери. А ты вот теперь попробуй поманить и собрать их.

Соберу, — говорю я уверенно. Побежала на место, где оставила птенцов, раз десять пропела «питпалак» — все напрасно.

Смотрит на меня Козьма маленькими, живыми, пытливыми глазками. Можешь, — говорит, — петь сколько влезет — не пойдут они за тобой. Уже знают, что такое настоящая мать...