Меню

Родина моя 26.09.2012

Плотогон и щенок

Щенок

В столовой лесопункта, треть которой занял буфет с широким прилавком, едва разместилось полдюжины столиков. И те жались к стенам, оставив посредине проход, залитый росплесками борща и пивною пеной, сдуваемой с кружек на пол. Неказисто, как ни глянь, но с этим мирились: поселяне кормятся дома, а приезжий, известно: нынче здесь, завтра там...

Сейчас в столовой были двое — буфетчица Маша да плотогон Николай Иванович. Ребята уехали разбирать затор, а Николай Иванович третий день на больничном. Куда девать время?.. Да и хворобу разгонять надо: — Маша, налей!

Николай Иванович кряжист, широк в плечах, одноглаз; голос хриплый, в капеллу с таким не возьмут, кружек перед ним — батарея.

— Не много на седни, дядя Коля? — откликалась Маша. Девушка жалела его: лишнего Николай не скажет, если выпьет, — сядет вот так, в уголок; а тут ему нездоровится — видно с первого взгляда.

Николай Иванович в этих местах старожил, двадцать лет гоняет лес по реке, чего только не видел за эти годы: тонул в Лабе, мерз в лесу, схоронил жену и дочку-двухлетку, знает цену слову человечьему и взгляду звериному...

Ходить бы ему в почете, а может, и в бригадирах, когда бы не вино, змеюка эта сорокаградусная. Впрочем, кто из сплавщиков не пьет, если по их труду в рацион обязательно входит стопка чистого спирта? А почет — зачем он простому плотовщику?.. Зовут дядей Колей — и ладно.

За стенами шумел непрерывный, ленивый дождь. По-местному такие дни называются «атмосфера». Лесорубам — тариф, сидят по домам, сплавщикам — горячее время: большая вода, успевай поворачиваться. «Заночуют в лесу...» — думал про своих Николай. Не хотелось идти в общежитие, поламывало в костях, позывало на кашель: «бух, бух!..»

Наверное, Николаю вздремнулось — очень уж внезапно появились эти ребята.

— Четырнадцать гуляшей!

— Пива!

— Сенька, спроси форель! У них форель бывает — свежая!

В окнах одна за другой гасли фары. Шоферы приехали караваном, заработали по дороге и теперь гуртом решили распить шабашку. Оно и не диво: девяносто километров горной дороги, с ухаба на ухаб, хоть кому намнут ребра...

Комната заполнилась вмиг.

— Дядя, у тебя свободно? — ткнулся один к Николаю. Нам только кружки, сиди!

— Вася, сюда причаливай! Николаю даже полегчало: ребята хоть не свои, но живые.

— Маша, налей! — попросил он. На него оглянулись, кто тут такой — хрипач? Маша принесла кружку: без ручки, громадную и граненую, как граната. Зазвенели стаканы.

— Ну, хлопцы, по первой!

— И не последнюю, дуй ее в гору!

— Цыц, Каплунок, нигде без тебя... Кто-то крякнул, кто-то сказал «Добро!» Николай тоже отхлебнул. Его не беспокоили — и не надо: посмотрит, что за люди. Шумнее, развязнее других казался невысокий и хлипкий Каплунок. Когда Маша принесла Николаю кружку, Каплунок рассыпался перед ней бисером: — Нам, Манюнечка! Мы не пьем по девятьсот — два по двести и пятьсот...

Девушка не повернула головы, прошла обратно за прилавок.

— Фу-фу-фу!.. — протянул Каплунок вслед ей и чмокнул губами. Потом, обернувшись, крикнул: — Красуля, прицеп! — На языке шоферов это значит — кружку пива. — Эх ты, молодая, брюнетная! В гости пригласишь?..

Маша ответила: — Вами, такими, хоть пруд пруди...

— Ишь, зазнобистая! — не унимался Каплунок.— Поговорим еще!..

В зале смеялись, одобрительно хмыкали. Николай медленно тянул пиво; вся эта братия начинала ему не нравиться.

Откуда появился в столовой этот маленький невзрачный щенок — криволапый, круглый, точно арбуз, и одноглазый,— никто не видел. Пошел под столами, стуча по ногам коротким жестким хвостом. И кто первый пнул его сапогом?..

Взвизгнув, щенок отлетел в ноги другому, тот оттолкнул третьему и — пошло! Нельзя сказать, чтобы это делалось в злобе — просто из озорства: бросали, как футбольный мяч, гоготали, перекрывая щенячий визг, кинули через проход под другие столы, оттуда опять назад. Щенок кружился, не зная, где искать выход. Гогот нарастал, потеха перерастала в жестокость.

Особенно усердствовал Каплунок: — Мне подбросьте, ребята, мне! И когда щенок оказался рядом, Каплунок так поддал его, что тот взлетел выше стола.

— А-ха-ха-ха!..

— Отставить! — грохнул по столу Николай. Все смолкли разом, повернулись к нему. Николай сжимал пятерней кружку — противотанковую гранату — казалось, метнет ее по всем правилам солдатской выучки.

— Барбосы! — сказал он и, поставив кружку, позвал щенка: — Каштан!

Или действительно того звали Каштаном, или было в этом страшном человеке, ни разу не пнувшем щенка, что-то притягательное, но щенок пополз к Николаю, скуля и елозя по полу брюхом. Николай нагнулся к нему, повторил: «Барбосы!..» — и начал кормить щенка.

Тот осторожно брал корки и жевал, перебрасывая с одной стороны пасти на другую. Глаз сверкал звериной признательностью.

— Родство душ, — попробовал съязвить Каплунок. — Два глаза двух...

Николай поднял лицо, свел брови, будто прицеливаясь, потом сказал: — Я тебя, мозгляка, плевком перешибу! Кругом засмеялись. Николай продолжал неторопливо кормить щенка. Тишина опять стала заполняться стуком ложек, сопением жующих людей.

Но голоса были тише, головы ниже. Все эти большие усталые люди, проведшие день за рулем, стыдились внезапного озорства, не понимали, откуда оно пришло и как овладело ими. Взоры всех тянулись к щенку, которого каждый мог так же вот покормить, но не сделал этого... И теперь было стыдно за малодушие, за то, что Каплунок — их товарищ и они поддерживали его.

Плотогон все еще кормил кутенка, тот жмурил блестящий глаз, и действительно у человека и зверя на двоих было два глаза. Только это не вызывало смеха: у каждого могут быть свои беды, скрытые или известные всем.

Так прошло минут пять, может, больше.

— Всё! — сказал Николай и отодвинул тарелку. Но люди в столовой ждали. Что-то еще не кончилось, но должно кончиться, а как это произойдет, нельзя даже предположить. У них не было злости к этому человеку, не было и вины перед ним лично, но в душе они чувствовали напряжение, и это напряжение должно было как-то разрядиться.

Напряженность передалась и Николаю: в его движениях — как он надевал шапку, застегивал пуговицы — чувствовалась замедленность, свойственная людям, когда они ищут зрелых и единственно правильных слов. Все ждали, и Николай понимал это.

Наконец он встал, обвел всех единственным глазом, остановил его на Каплунке: — Если Машке скажешь какую пакость...— он замолк, словно отмеряя, чего и сколько ему назначить, — с под почвы выну! — и показал руками, как он это сделает.

Никто ему не перечил.

— Пошли!

Николай направился к выходу, а маленький невзрачный щенок на коротких лапах заковылял за ним.

Увы, комментариев пока нет. Станьте первым!

Есть, что сказать? - Поделитесь своим опытом

Данные не разглашаются. Вы можете оставить анонимный комментарий, не указывая имени и адреса эл. почты