Добрый мой дед

В то холодное снежное утро ко мне подошла учительница и погладила по голове необычно ласково и мягко:
— Ты, малышка, иди сегодня домой.
Домой? Почему меня отсылают в такое время домой

Я обвела немного испуганным и очень удивленным взглядом лица моих товарищей, неслышно сунула в сумку грифельную дощечку и два карандаша и тихо вышла в снежный день с его неприятным, молочным светом, который лился неизвестно откуда, казалось, отовсюду, а больше всего с непроницаемого неба, рассыпавшегося на множество снежинок.

 Домой.
Я остановилась посреди пустого школьного двора, мне было жалко расставаться и с товарищами, и с тёплым классом, и с раскалённой печкой в углу, которая по целым дням громыхала, словно где-то вдали катила тяжело груженная телега. Передо мной пустая дорога, пропадающая в белизне, с обеих сторон — заснежённая живая изгородь, ровная и плотная.

Стая зеленоватых суматошных синиц порхает по веткам акации у дровяного сарая — это придаёт мне храбрости, я выхожу на дорогу. У самого дома мне повстречалась маленькая старушонка, наша соседка.

— Иди; иди, родимая, проводи деда... Жалко, что добрый твой дед умер? И, не дожидаясь ответа, она прошла мимо меня, заметая своей длинной тяжёлой юбкой пушистый снег. Я замерла на тропинке, и в груди у меня сжалось что-то маленькое и холодное.

Умер. Я поняла — произошло что-то печальное, и теперь надо быть очень серьёзной. Оснежённые ветви деревьев стали вдруг необыкновенно тяжёлыми и странно спокойными, снег посыпал гуще, и мне было страшно идти в дом.

В комнату, где лежал мой дед, мне не позволили войти, я была слишком мала. Когда гроб деда подняли на длинных носилках, одна из женщин взяла меня за руку.
— Пойдём, дочка, проводишь своего деда.

Странно одинокой шла я в безмолвной толпе. Впереди на плечах крестьян качался гроб деда, а мне было непонятно и обидно: почему его несут? Я всегда думала: когда дед умрёт, он и на кладбище отправится сам — возьмет за дверью свою палку и потихоньку пойдёт себе по дороге, как уходил столько раз до этого по разным делам. А так — разве это мой дед?

Я с трудом шагала по широкой, точно взбитой снежной дороге. Неужели дед так и не встанет и не крикнет на них: « Что это вы со мной делаете?» Но он не вставал, а я всё ещё не верила, что он умер. Неужели можно похитить и унести моего деда, того самого деда, который каждую субботу вечером уходил с фонарем на мельницу и забирал с собой все страхи сумеречных рассказов доброго старика или приносил с сельских сходок полные карманы гостинцев, от которых на сердце становилось тепло, солнечно и всю ночь снились хорошие сны?

Неужели больше не будет в летние вечера на скамейке перед домом по-стариковски покойно попыхивать в темноте его трубка? Нет, не может быть. Так тревожно билось, возмущаясь неведомыми мне до той поры страхами, моё маленькое сердце. А когда комья мёрзлой земли, глухо стуча, завалили гроб — может быть, пустой, — я вернулась домой уставшая и печальная и, шмыгая от холода носом, спряталась за большую печь.

И пока в другой комнате за длинным столом ели и пили за помин души, я в одиночестве бродила по миру зимних сказок — миру моего деда. Для других он умер, но для меня мой дед был жив, он жил, как и прежде, в своем удивительном мире, такой же необыкновенный и могучий, как герои из его сказок.

И, вспомнив сказки деда, я совсем позабыла о том, что произошло сегодня. А вечером в запечек пришёл мой старый приятель скотник — в холода он спал здесь. Пришел усталый — день-деньской возился со скотиной, от него пахло сеном и стойлом; найдя меня на своём ложе, он добродушно пробурчал:

— Что делаешь, малышка?

Ворчливый, добрый голос старика неожиданно растрогал меня — целый день на меня никто не обращал внимания. Я прижалась лицом к его рукаву.

— Пётр, а правда, что на палицу богатыря пошло железо с трехсот плугов и трехсот борон?

— Правда, сестра, да еще кузнец подбавил своей стали, чтоб покрепче палица была.

— А дядя вот говорит. А правда, что головешки, которые богатырь на горе поливал, распустились?

— Правда, родимая, правда, все три распустились.

— А правда...

Я долго расспрашивала его о том, про что мне рассказывал мой дед, и наконец, со страхом ожидая ответа, спросила:

— Петр, разве мой дед умер, разве я его никогда больше не увижу?

Старик в темноте нашёл мои волосы. В раздумье, словно откуда-то издалека, он сказал:

— Нет, дочка, не умер, это только так говорится. Вот ведь еще вчера он был тут, разговаривал. Как же так? Ты его опять увидишь, не бойся.

Успокоенная, я заснула возле своего старого друга. И действительно, добрый старик не обманул меня. Пришли теплые дни; в ту весну я часто встречалась со своим любимым дедом. Я видела, как он издалека неспешно шагал полевой тропкой, и неважно, что вблизи это оказывался совсем другой старик.

В тихий солнечный день, лежа в высоком папоротнике, я часами разговаривала с ним, я знала, он был где-то совсем рядом. Как только спускались сумерки, я ждала его возвращения. И добрый скотник никогда не подвергал это сомнению.

Добрый мой дед жил на дорогах, идущих из неведомых далей, на хлебородных полях, я поджидала его с многоцветных сельских ярмарок. А то, что произошло в зимний день, может, того и не было.