Самый настоящий колдун

Жил в нашей деревне Егор Зарубин, молчаливый одноглазый старик по кличке Колдун. Был он рыбак и охотник и добывал столько рыбы и зверя, что все в деревне невольно разводили руками и сгорали от зависти. Да и как было не позавидовать?

Пойдет Егор на реку — несет ведро налимов или карасей корзинку, пойдет в тайгу — тащит в клетке лисенка или глухаря — живых!

Но самое удивительное было в том, что все это Егор добывал почти голыми руками — без сетей, без удочек, без капканов и без ружья. Как ему такое удавалось, никто не знал, да и знать не мог: Егор был человек нелюдимый и секрета своего никому не открывал. За это его и прозвали Колдуном.

Прозвали, конечно, в шутку. Но мы, ребятишки, почему-то были убеждены, что дед Егор самый настоящий колдун, и крепко побаивались его. А чтобы оправдать свой страх друг перед другом, сочиняли про деда всякие небылицы.

Говорили, что у него в подполье живут красные змеи, а на чердаке сидят голубые совы. Говорили, будто к деду по ночам приходит маленький леший и дед играет с ним в карты. А карты у лешего не из бумаги, а из осиновых листьев, и на каждом таком листе нарисованы страшные звери и змеи. Говорили...

Многое еще мы говорили про деда и, наконец, так запугали себя, что даже от страха перестали ходить мимо Егоровой избы, которая стояла у леса на краю деревни. Больше всех боялась деда я. Стоило мне только услышать колдун идет или увидеть его, как я уже опрометью бежала прочь. Но сколько ни бегала, а встретиться с колдуном мне все-таки пришлось.

Встреча с волшебником колдуном

Это случилось в конце лета. В тайге только что созрели кедровые шишки, и все ребята то поодиночке, то гурьбой стали бегать за ними в ближний кедрач. Пошла один раз и я.

День выдался жаркий и душный. В лесу крепко пахло пихтовой смолой, грибами, малиной и прелыми листьями. Гранитные валуны, стволы деревьев и груды хвороста — все было сухим и горячим. Обливаясь потом, я собирала в теплой траве шишки, которые только что сбила с кедра.

Их оказалось так много, что я не подобрала еще и половину, как уже наполнила и котомку и берестяной туесок. Больше класть шишки у меня было не во что, и я перестала их собирать. Усталая, но довольная я села на валежину у ручейка передохнуть. Вынула из кармана кусок хлеба, помятое яйцо, соленый огурец и принялась есть, поглядывая по сторонам. Вокруг гудела обычная таежная жизнь горной Хакасии.

На широкой поляне, что виднелась неподалеку, стояли шум и гвалт. Там пировали кедровки — клевали спелую чернику, которой была усыпана вся поляна. Изредка до моего слуха доносились тонкие посвисты рябчиков. Эти птицы прятались где-то в тени густого ельника. Раз на поляне показался зайчишка, но заметив человека, поспешно скрылся в темных зарослях ольховника. И кедровки старались держаться от меня подальше.

Зато полосатые зверьки — бурундуки вели себя смело и даже нахально. Они то и дело подходили ко мне очень близко, хватали с земли кедровые шишки и убегали. Один бурундук до того обнаглел, что вытащил шишку из моего туеска.

— Вот жулик-то! — вдруг услыхала я позади себя старческий голос, оглянулась и обмерла.

В трех шагах от меня стоял тот самый настоящий колдун и смотрел на бурундука, удирающего с шишкой. Он был хмур и страшен. Широкая зеленоватая борода его топорщилась. Черная трубка, торчащая изо рта, шипела и потрескивала. Из волосатых ноздрей валил желтый дым. Под навислыми бровями таинственным, злым огоньком поблескивал единственный глаз. В руке у колдуна была отполированная кривая палка, а из-за пояса торчал длинный охотничий нож.

Лютый холодок пробежал по мне. Я хотела вскочить и кинуться прочь от страшного старика, но не смогла. Ноги будто налились чугуном и вмиг затвердели.

— Ты что это вдруг побелела? — пристально поглядев на меня, спросил колдун.— Что с тобой? Меня, что ли, испугалась?

Я не могла произнести ни слова.

— Вот дурачка! — ласково проворчал старик и присел подле меня. — Не пужайся, не трону.

Он неторопливо выбил пепел из своей могучей трубки в ручеек и заткнул ее за голенище сапога. Потом снял с плешивой головы кепку, смахнул ею пот со лба, рябого от оспы, и устало вздохнул: — Жара-а... А тебе, вижу, холодно — дрожишь. — Он насмешливо покачал головой: — Эх, ты... Кривого деда испугалась!

В голосе старика появилось столько теплоты и добродушия, что я невольно улыбнулась и начала приходить в себя. А старик с недоумением бормотал: — И почему вы, мальчишки и девчонки, боитесь меня? Разве я бью вас или ругаю? Вот чудаки-то! Скажи, чего ты сейчас испугалась? Думаешь, съем тебя, что ли?

Я пригляделась к деду, и лицо его перестало казаться мне страшным. Оно просто сильно заросло бородой, и только. И взгляд у деда оказался не злым, а приветливым. Все это меня успокоило, и я заключила, что настоящий колдун и вправду не хочет сделать мне ничего плохого. Я сказала ему осторожно: — Все говорят, ты колдун. Потому и боимся тебя.

— Ах, во-он что...— понимающе растянул дед. — Взрослые скажут, а дети пятки кажут. Ясно теперь. Дед задумался, потом озорно поглядел на меня и вдруг промолвил загадочно: — А я и вправду колдун. Да! Хочешь, сейчас вот сюда бурундуков позову? Гляди!

Он вытянул губы в трубочку и звонко захоркал по-бурундучьи. И тотчас из-за куста жимолости выскочил полосатый зверек и замер неподалеку от нас. За ним появился второй. Бурундуки расселись на валежинах и, подняв свои прозрачные серебристые хвостики, с любопытством принялись разглядывать деда. А тот продолжал хоркать и весело подмигивать зверькам, словно о чем-то говорил с ними на непонятном мне языке.

Мне опять сделалось страшно, и я потихонечку отсела от странного деда. Он заметил это, громким свистом прогнал бурундуков и хитровато улыбнулся: — Чем не настоящий колдун, правда?

— Да,— растерянно кивнула я.

— Ну, то-то! — сдвинув лохматые брови, погрозил он мне пальцем. — Любого зверя могу околдовать!

— А птицу можешь? — робко спросила я.

— И птицу. Пожалуйста!..

Дед срезал ножом стебелек пырея, сделал на нем продольный разрез и прошептал мне: — Только тихо сиди!

Он взял кончик стебелька в губы и стал дуть. Послышался длинный и тоненький, как паутинка, звук, сильно похожий на свист рябчика. Дед повторил его еще раз и еще... И тут я увидела в кустах рябчика. Пригибая к земле голову, он торопливо бежал к нам.

Дед перестал свистеть, и рябчик замер на месте. Вытягивая шею, он долго озирался вокруг, прислушивался. Дед вновь засвистел, и рябчик опять побежал. Он уже был в трех шагах от деда, когда наконец заметил нас. Тотчас издав тревожный свист, рябчик с шумом рванулся в воздух и скрылся.

— Так и я умею, — сказала я старику. — Только не стебельком, а маночком. Меня этому Сергунька Петров, наш сосед, научил. Поманишь — они и бегут, иногда целой стайкой, думают, их мать-рябчиха зовет. Да!

— Вот как! — прищурился дед. — Тогда, выходит, ты тоже колдун. Точно такой же, как я. Только разве чуть-чуть послабее.

Он рассмеялся, стал веселым, а я призадумалась.

— Почему же я колдун? — возразила я. — Просто я повадки их знаю, и все.

— А почему же я тогда колдун? Я ведь тоже одни только повадки знаю, и ничего больше. Почему же я вдруг колдуном стал, а?

Мне вдруг сделалось стыдно за свой страх перед дедом, и я потупилась. Дед произнес с упреком:

— Кто-то болтает, а ты уши развесила. Эх, ты! В сентябре, поди, в третий класс пойдешь, а все в чепуху веришь. Пора бы начинать помаленьку взрослеть.

Я молчала, а настоящий колдун набил трубку махоркой и раскурил.

— Знаешь, почему бурундуки ко мне сбежались? — спросил он и тут же сам объяснил: — У каждого одного или парочки бурундуков есть свои владения, куда они других не пускают. Зная это, я и захоркал по-бурундучьи. А они услыхали и враз примчались глянуть: какой-де чужак посмел в их царство забраться?!

Да. И вообще они любопытные. До всего им есть дело. Увидят, к примеру, человека и начинают вокруг него бегать. Через них я и тебя тут нашел. Шагаю по тропке и вдруг слышу: бурундуки посвистывают! Эге, думаю, человек где-то рядом или медведь. Пошел и тебя увидел. Вот так. Вот и все тут тебе колдовство. Поняла?

Неожиданно в стороне послышался звонкий лай собаки. Дед Егор насторожился, послушал и заключил довольно: — Рыска моя лает, соболятница. Послал ее соболя искать, и вот нашла, остроносая. Слышишь, как заливается? Ну-ка пошли к ней!

Он взял мою котомку с шишками, я подхватила туесок, и мы побежали на лай собаки.

Дед оказался прав. Рыска действительно нашла соболя. Захлебываясь лаем, она прыгала вокруг высокого кедра, на вершине которого сидел бурый зверек. Кедр был сухой, без единой хвоинки — сушина старая.

— Ага! Ловко ты его посадила. Ловко, Рысочка! — с восторгом заговорил дед Егор.— Славно, милая. Славно! Сейчас мы его возьмем, разбойника. Не уйдет!

— А как мы его возьмем? — удивилась я. — У нас же ничего нет — ни ружья, ни винтовки.

— А зачем нам это? — махнул рукой дед. — Мы его убивать не будем. Мы его живьем возьмем. Убивать и нельзя: закон не велит, да и шкурка сейчас плохая. Так его возьмем, руками. Возьмем и в зверосовхоз отправим. Там давно уже заказали мне соболя поймать, да я все не мог: погода была дрянная. А сегодня погодка — самый раз! Видишь, аж смола топится!

Настоящая тайна колдуна

Дед Егор кивнул на янтарную сосульку, висевшую на пихтовом сучке. К ней прилипли две толстые мухи, жук-дровосек и несколько муравьев.

— Давно я ждал такого денька,— произнес дед. — Давно! — Он довольно потер ладони и сел под куст.— Садись и ты. Здесь тень, прохладно. Садись, и будем ждать.

— Чего ждать? — подсела я к нему.

— Сама увидишь,— ответил он уклончиво. — Рыска, а ты лай громче! — крикнул он собаке, которая и без того не переставала тявкать и визжать, бегая вокруг дерева.

— А сколько мы будем ждать? — спросила я.

— Как время покажет, — ответил он опять уклончиво.

Мы умолкли. Я была растеряна и недоуменно поглядывала то на деда Егора, то на соболя, тихо сидевшего на толстом голом сучке.

— Чудно тебе? — усмехнулся дед.

Я кивнула ему, посидела в задумчивости и задала вопрос: — Дедушка, а как ты карасей ловишь безо всего?

— Как это «безо всего»? — удивился он. — Это налимов можно безо всего. А карасей я корзиной ловлю. Да. Карась, он где живет? На дне, в иле. Вот я оттуда его и достаю. Беру корзину и тащу ее боком по самому дну. Вытащу — в ней караси. Подберу их и снова корзину в воду.

— А почему же они корзины не боятся?

— Боятся, да только не видят ее. Я же их в мутной воде ловлю. А налимов, тех, наоборот, в светлой надо ловить. И чтобы день был ясный. Они в такой день под корягами в темных норах лежат. Приметишь такую нору, закроешь вход подсачеком и руку под него суешь. Нащупаешь там налима — и хвать его за жабры! Он брыкается, а ты его тут раз в ведро — и готово! Потом к другой норе идешь. Денек вот так поколдуешь — ведро налимов несешь. Ясно?

— Ага, ясно теперь, — сказала я и спросила опять про соболя: — И его, значит, мы как-нибудь так же возьмем, да?

— Конечно. Поколдуем тут еще малость с тобой и возьмем... Смотри! — вдруг воскликнул дед и вскочил на ноги. — Вон уже как мы его заколдовали!

Я глянула на соболя: он почему-то едва-едва держался на сучке. Держался только передними лапами, а задние отвисли, словно перебитые. Я перевела взгляд на деда. Он торопливо развязывал свой рюкзак.

— Ну-ка ляг и замолчь! — приказал он собаке. Будет с тебя!

Рыска покорно легла, но продолжала повизгивать, не сводя глаз с соболя, который теперь держался за сук уже только одной лапкой.

— Дедушка, что с ним такое?

Дед не успел мне ответить, как соболь вдруг сорвался с дерева и полетел вниз. Дед выбросил руки вперед и ловко поймал зверька.

— Назад! — крикнул он подскочившей к нему Рыске и быстро сунул зверька в свой рюкзак.

Сияющий, он опустился на траву и подолом рубахи стер со лба пот. Я подошла к нему и осторожно заглянула в рюкзак. Соболь лежал неподвижно, будто мертвый.

— Что с ним случилось, дедушка?

— Что надо, — усмехнулся дед и объяснил: — Это с ним от перегрева такое. Жара-то, видишь, какая! А соболь жары не любит. И еще солнца боится: оно его усыпляет. А тут и жара и солнце вместе. Вот его и ударило. А до того, как Рыске его найти, он, конечно, в тени хоронился.

— Оживет? — полюбопытствовала я.

— Оклемается. Мы его дома в погреб посадим. Там холодно, живо поправится. А бывает, умирают, ежели вовремя не отходить. Да, случается...

И настоящий колдун принялся рассказывать о соболях, об их повадках. Потом незаметно заговорил о других зверях, о рыбе, о птицах, о тайге... Я, помнится, слушала его с упоением и невольно ловила себя на том, что любуюсь им, этим некрасивым, кривым стариком, который еще совсем недавно казался мне безобразным и вид его страшил меня.