Как на всю жизнь сохранить богатое наследство таежного охотника

Всем привет, любой охотник, бродя с ружьем по лесу, на всю жизнь способен сохранить в душе богатое наследство аромных запахов леса с многоголосьем лесных жителей, где едва уловимый голос кукушки, однообразно отсчитывающей в лесной чаще чьи-то земные сроки, начинает сливаться в один неясный, слабый звук.

Вот и Лукаша – старый охотник вздыхал и ворочался, кутаясь в старый полушубок, но сон не приходил. «Укатали сивку крутые горки», — с грустью подумал он о себе и долго после этого лежал неподвижно, забывшись чуткой дремотой. Стрекотание кузнечиков. И вдруг совсем рядом, в густом черемушнике дико закричала болотная выпь.

— О, чтоб тебя разорвало!— выругался Лукаша.— Тьфу ты, нечистая сила, спугнула сон. И достанется же птице такой голос сатаны — православных с ума сводить...

Гордый одинокий человек

Лукаша поднялся. Захрустели и защелкали суставы, как сухой хворост. Сердито ворча, он стал складывать в кучу почти затухшие головешки. От них повалил дым и вскоре закачался, разрастаясь, синенький огонек. С реки потянуло сыростью; Лукаша ощутил легкий озноб. Лицо его, заросшее колючими, седыми волосами, посерело от бессонницы. Незаметно приближалось утро нового дня.С кряхтеньем достал он уголек, положил его в трубку и задумался, глядя куда-то поверх потрескивающего костра. Курительная трубка сопела и посвистывала, словно грустила вместе с хозяином.

Да, теперь на всю жизнь Лукаша знает, что такое старческая бессонница. Вот племянник Федька об этом никакого представления не имеет. Спит себе у костра, похрапывает под одним дождевиком и холод ему нипочем.

Впрочем, и сам Лукаша в Федькины-то годы не жаловался на бессонницу. Бывало, только ткнется где, и готов, хоть сто леших сбежись и ори на разные голоса. А тут какая-то ничтожная пернатая тварь разбудила...

— Ох-хо-хо, парень, парень, хорошо тебе: ни заботы, ни печали, старость-то далеко-о, — заговорил Лукаша, поглядывая на спящего Федьку. — А тяжело, ой тяжело себя стариком чувствовать! Я вот всю жизнь в тайге, любого зверя мог выследить и скрасть, а не заметил, как самого старость скрала.

Гордый я человек был, никому не кланялся, все сам делал. Как хотел, так и делал. Вот и остался одинешенек: ни кола, ни двора. А все потому, что людей избегал, да диким медведем жил, на восток крестился, да пню молился...Федька зашевелил губами, промычал тихонько и зябко скорчился, натягивая на себя куцый дождевик.

— Замерз, — усмехнулся Лукаша, снял с плеча старый полушубок и набросил на Федьку. — Спи давай за двоих, гроза зверей.

Лукаша погрел спину у горячего костра, еще раз набил свою трубку и подумал: «Чайку бы теперь!» Но не хотелось тащиться с чайником к реке сквозь кустарник, в промозглую темень, не хотелось даже шевелиться.

Годы и усталость придавили старого охотника, сгорбили его кряжистую фигуру. Руки, грудь, плечи и даже выпирающие под рубахой лопатки — все еще говорило о некогда буйной силе.

На его темнокожем от вечного загара лице резко выделялся хрящеватый нос, а черные с желтинкой глаза притаились под пучками лохматых бровей. И надо было заглянуть под эти хмурые брови, чтобы встретиться со всегда настороженными, цепкими глазами и понять, что старый таежник считает проявление, каких бы то ни было чувств унизительным для человека.Чуял Лукаша: скоро-скоро сломят его и прикуют к постели на всю жизнь престарелые немощи, которые наваливаются на старых таежников сразу, как только они покинут тайгу кормилицу.

Драгоценное наследство старого охотника

Не тайники с золотом, не пятистенные избы и не закрома с хлебом оставляет в наследство охотник. Передает он чаще всего, много раз чиненное старое ружье и в придачу к нему —

1. вольную жизнь,
2. любовь к тайге и к небу, звездам и буйным ветрам,
3. привязанность ко всему живому, что есть на земле.

Наследником обычно бывает сын. А Лукаша так и не обзавелся семьей. Прожил он с женой всего три недели и еще не успел поверить, что любимая Дуняша с ним, как случилась беда.

Отряд красных партизан после удачного налета на деревню, занятую колчаковцами, пробирался в горы. Лукаша служил тогда на месте покойного отца лесообъездчиком, знал все таежные тропы, не раз водил по ним партизан. В тот день опять пошел с отрядом в тайгу, а когда вернулся, его Дуняша, вся исполосованная шомполами карателей, висела на дереве рядом с избушкой.Так вот и остался Лукаша на всю жизнь один. Покинул он свою избушку, чтобы не глодала сердечная тоска, и ушел навсегда в тайгу. Здесь он и жил. Только изредка выходил к людям, чтобы заключить очередной договор со сплавной конторой на поставку мяса или сдать таежную пушнину.

А жизнь текла и текла своим чередом. И вот настала пора передавать кому-то свое охотничье ружье, свою любовь к тайге. Ружье он передаст — это вещь. Правда, такая вещь не у всякого имеется — по замочной планке серебряной змейкой извивается дорогая сердцу надпись: «Лучшему охотнику Луке Романовичу от сплавщиков леса».

Ружье есть ружье. Если не дарить, так все равно Федьке достанется. А вот как быть с любовью? Тайга — не красна девица, не всегда ласкова. Не жалует тайга людей нерасторопных, малодушных. Тайгу надо уважать.

Уважать даже тогда, когда околдует она тебя, запутает в своей лесной дреме; уважать ее и в цвету весеннем и в осенней наготе; уважать, когда она без скупости набивает охотничьи сумы звериной пушниной и когда уводит из-под носа даже никчемного полосатого бурундука. Сумеет ли Федька принять ее всей душой такую:

• то шибко добрую,
• то злую, как неродная мать,
• то безмерно щедрую,
• то чересчур скупую.

Тяжести охотничьей жизни

Отец Федьки умер три года назад, оставив на руках мачехи троих ребят. Двоих младших отдали в детдом, а старший, Федька, остался у мачехи. Та помыкала им, как хотела. Федька делал все: от уборки навоза в коровнике до растопки печи по утрам. Но мачехе: было мало — она корила его куском хлеба, ругала за пустячные ребячьи проказы.

Когда же в дом стал похаживать сплавщик с лихо закрученными рыжими усами, Федьке и вовсе жизни не стало. В это-то время и появился в доме старший брат Федькиного отца Лукаша. Он пришел подвыпивший, обругал мачеху последними словами и забрал Федьку с собой в тайгу.

У Федьки никто не спросил, хочет он или не хочет ходить по тайге, принимая на себя тяжести и муки охотничьей жизни.

Робким, забитым рос Федька. Не любил Лукаша слабых характером людей и оттого держал Федьку в особой строгости. «Ничего, со временем поймет, что для его же пользы это, — рассуждал Лукаша. — Может, выйдет из него на всю жизнь настоящий охотник». — И подвергал Федьку всяким испытаниям, обучая таежным премудростям.

Вчера вечером плыли они по реке. Лесистые горы подступали к берегам, становились все выше и мрачней. Течение убыстрялось. Откуда-то доносился приглушенный все усиливающийся шум. Казалось, в горах, шевеля вершинами обомшелых кедров и сосен, дует сильный ветер.

Федька перестал грести и, направляя лодку веслом на стрежень, с любопытством поглядывал то на голые, морщинистые выступы, за которые в страхе уцепились хилые, кривые сосенки, то на Лукашу, сидевшего к нему спиной на багаже посреди лодки и привычно посасывающего трубку.

Приближались к Почивалинскому мысу. Две недели назад они поднимались вверх, таща лодку за собой на бечеве. Встречное течение реки возле мыса было такое сильное, что небольшое расстояние они преодолевали несколько часов. А когда миновали мыс, Федька спросил у Лукаши, почему это место так называется?— Много разного народу почивает возле этого утеса, — задумчиво ответил Лукаша.

Течение забирало влево, к низким, будто обглоданным каменным ярам, которые дальше становились круче, превращались в скалы. Отброшенная ими река поворачивала вправо, делая шестикилометровую дугу, а если идти через седловину, то до другой стороны дуги всего полкилометра.

Федька ожидал, что Лукаша сейчас повернется к нему и скажет: «А ну, вылазь! Кума с возу — кобыле легче». Но Лукаша достал из-под брезента патронташ с патронами, опоясался им, взял свое ружье, заглянул в стволы и, вложив заряды с пулями, приказал:

— Подверни к берегу.

Федька изумленно округлил глаза и не сразу сообразил, чего хочет Лукаша.

— Уснул?

Федька торопливо загреб веслом с правого борта. Легкая лодка долбленка качнулась и понеслась к берегу.

Лукаша стоя набивал трубку и, когда лодка ткнулась в хрустящую прибрежную гальку, сказал:

— Капканы мне надо на перевале проведать. Реку плывешь один.

Он шагнул на отшлифованный водой плоский камень и добавил:

— Да соображай, как плыть-то!

Федька не нашел, что ответить. Лодку развернуло течением, отбило от берега и понесло, а он все еще неподвижно сидел на корме.

— Как я один-то?.. — наконец взволнованно вымолвил Федька, но Лукаша не обернулся. Его серый дождевик и рыжая шапка замелькали в кустарнике на подмытом, крутом берегу. Оттуда вниз ринулись водопадом прибрежные камни и все смолкло.Губы Федьки задрожали: — Зачем я пошел в охотники? Угробит он меня. Ну и наплевать. Пропаду, отвечать будете! Душегубы! — ожесточаясь, приговаривал Федька и со злом ударял веслом по воде.

Рассердился Федька — и страх куда-то пропал. Впереди показался Почивалинский мыс. Вечерело. Где-то вверху, над навесом гор, еще светило солнце, а на воде было уже сумрачно. Только на той стороне реки верхний край мыса был ярко освещен, и прослойки слюды, упрятавшиеся в каменном граните, сверкали, переливались причудливыми огоньками. Федька затих и сжался.

Возле скал кипела и трепыхалась, как подстреленная птица, горная река. Все здесь подавляло своим величием и угрюмостью.

Но у Федьки хватило силы сбросить с себя оцепенение. Весло он держал наготове. Когда лодка приблизилась к расщелине, которая, как пасть огромной рыбины, всасывала воду, парень несколькими ударами весла пересек струю.

Подавшись вперед, он сидел, готовый встретить следующую опасность. Секунды решали все. Так же держался в минуты опасности Лукаша. Он не любил попусту махать руками, тратить силы. Федька не думал сейчас о своем наставнике, но бессознательно подражал ему. Он не знал того, что с берега за ним пристально следят из-под лохматых бровей потеплевшие глаза старого таежника.

— У-ух! — облегченно выдохнул Федька, когда Почивалинский мыс скрылся за поворотом, и положил весло.

За Куляпинским островом, на открытом, пологом берегу Лукаша разводил костер. Федька подтянул на берег лодку и сказал:— Я уж думал, у тебя костер до небес, а ты только бересту разжигаешь,

— Мало ли чего ты думал, — буркнул Лукаша и прикрикнул; — Что стоишь-то? Дров надо на ночь запасать.

«Где же он шлялся так долго?» — с недоумением думал Федька, отправляясь по берегу собирать:

• наносные коряги,
• корявые корни
• и древесные пни.

Таежный нюх настоящего охотника

Когда закатилось солнце и медленно истлела за горами желтая лента зари, Лукаша с Федькой закинули плавную сеть на ближнем плесе. Заброс оказался удачным — они вынули из липких ячеек сети корзину хариусов и одного ленка. Федька померял ленка четвертями и, не говоря ни слова, выпустил в реку. Старик очумело вытаращил глаза. Придя в себя, он обрушился на Федьку с отборнейшей бранью. Но Федька коротко отрезал:

— Не мерный.

Лукаша опять уставился на Федьку с открытым ртом и после продолжительной паузы, уже более мирным тоном, начал толковать Федьке, что самый вкусный ленок как раз и есть маленький и что из-за его, Федькиной, беспутной головы они лишились редкостной ухи.— Хариусы есть, из них уха не хуже наварится, — буркнул Федька и укоризненно добавил: — Руки-то у вашего брата загребущие, глаза завидущие, не думаете того, что и после вас люди на свете жить останутся и жрать им тоже захочется...

— Ты... это... не больно! — Но чего «не больно», Лукаша так и не нашелся чего сказать. Он был и удивлен, и обрадован Федькиной дерзостью: «Обламывается парень, самостоятельней делается. Характер на всю жизнь прорезается, как первые зубы у ребенка. Хорошо!» Правда, Лукаше не понравилось Федькино отношение к пойманной добыче. Лично он, Лукаша, никогда ничем не разбрасывался. Разве только червонцами после удачной охоты. Ну, так ведь это под пьяную руку.

Да, вот оно, время, вот она тайга матушка как обтесывает человека. Многому научился Федька, перенял с трудом и слезами, но появился ли в нем тот таежный нюх, без которого нет настоящего охотника?

Видно еще не появился. Занемог вот Лукаша, и они плывут без добычи. А бывало ли такое, чтобы старый охотник не сдал на базу сплавконторы столько мяса, сколько требовалось сплавщикам!

К пятнадцати годам Лукаша уже имел на своем счету двух убитых медведей, лося и четырех маралов. А Федька что? Спит себе у костра и посапывает. Ему наплевать, что его собственный дядя впервые в жизни будет моргать глазами перед начальником сплавконторы, и тот ему, может быть, предложит переходить на заслуженную пенсию. Досадно стало Лукаше от этих мыслей.

— Эй, Федька! — крикнул он раздраженно, но племянник и ухом не повел. Тогда Лукаша сдернул с Федьки полушубок и потряс его за плечо: — Да повернись же ты, варначище, на другой бок. Эк ведь храпишь, прямо хоть уши глиной замазывай!

Федька вскочил и, утирая ладонью губы, сонно забормотал:

— Что?.. Что?.. Плыть пора, дядя Лукаша? Лукаше стало неловко — зря потревожил парня, но он все же пробубнил:

— Чаю надо прежде напиться, а после уж про отплытие думать. Да чай-то не к спеху, успеем налить брюхо. Поспи еще.

— Не-е, раз уж проснулся, сбегаю.

Федька схватил походный чайник и поспешил к реке.

Было слышно, как булькала вода, наполняя чайник; бренчала крышка. Затем все стихло, и через минуту из тьмы появилась зябко вздрагивающая фигура подростка.

— Кипяти, дядя Лукаша, — сказал Федька, — а я смородинника наломаю.— В потемках-то где ты его сыщешь? — буркнул Лукаша. — Вечор надо было думать. Сейчас вот по мокрой траве полезешь. — И неожиданно сердито спросил: — Ты проснулся али все еще дрыхнешь? Ты какую дрянь в чайник начерпал?

— Воду... в реке...

— Воду... в реке..., —  передразнил Лукаша. — Я и без тебя знаю, что в реке не самогонку черпают. А с чем воду-то принес, глядел? — И подцепил рукой из чайника кусочки лопухов и травы. — Это для навару? — Но тут же встрепенулся, пододвинулся к костру и, разглядывая принесенную траву, торопливо заговорил: — Погоди, погоди, Федька! А ну, поди сюда! Гляди, чего у меня на ладони?

— Ну, водоросли, экая беда, не заметил, темно. Давай схожу, сменю воду — не тяжело.

— И-м-их, балбес! — почти простонал Лукаша. — Водоросля! Да какая водоросля-то! Откуда она взялась? Почему в чайник попала? Подумал ты об этом? Звериные объедки ведь это? На вот, гляди! — Лукаша поднес к самым глазам Федьки свою жилистую испещренную шрамами, руку.На мокрой ладони лежали обрывки водорослей.

— Шевели мозгами! — приказал старик. — Приплыли объедки из Куляпинской протоки. На этой стороне, вверху, кроме нее, поблизости заросших мест нету. Объедки еще не осклизли, видишь, свежие на концах. Значит, сохатый кормился в протоке. Уразумел?!

— Понял, дядя Лукаша. А... а, может, он уже ушел?

— Не должен. Сейчас самое время для кормежки. Ты поменьше гадай. Бери ружье и крой! Эх, ноженьки мои, худо бегать стали. Я бы завалил его. Глаз-то у меня еще востер... Да подползай тише, понял? Ну, чего рот открыл, беги, говорят. Ждать он тебя будет, что ли?

Смертельная битва огромных зверей

Когда фигура Федьки растаяла в предрассветной мгле, Лукаша начал собираться, тихо приговаривая:

— Ежели бог даст удачу, не стыдно будет сплавщикам на глаза показаться. А то разрешение на отстрел лося выпросил — и явлюсь с голыми руками. Позор! Ну, поглядим, куда ты годишься, охотник! — добавил он, думая о Федьке, и, положив в костер большую корягу, пошел в ту сторону, куда и племянник.

Федька сперва бежал по подмытому берегу, но, приблизившись к Куляпинской протоке, тихо свернул в кусты. Сотни холодных, невидимых брызг сыпались на него с веток. Он прошел всего несколько шагов, а уже промок до ниточки. Половина неба посветлела. На востоке заалела робкая полоска зари, но в кустах было еще темно.Федька старался идти тихо и осторожно, однако под ногами нет-нет да и потрескивали сучья деревьев, и парень в душе радовался тому, что поблизости нет Лукаши. Он вылез из кустов — остановился. Совсем недалеко, должно быть, в протоке, что-то шлепнуло, булькала вода, слышалось сдавленное храпение и глухое мычание.

Федька унял сильно бьющееся сердце. Самообладание, всегда нужное охотнику, пришло к нему быстро. А ведь бывало так, что при виде рябчика или утки Федька дрожал от азарта и часто стрелял мимо.

«Что это? Не может быть, чтобы лось так шумел. Он зверь осторожный»; Федька тихо, как мышь, прокрался к зарослям черемушника, раздвинул его. С кустов посыпались в воду черные ягоды. В верхнем конце протоки, там, где было мелко и росло много водорослей, происходило что-то непонятное: два огромных темных зверя боролись в воде, метались из стороны в сторону, то ясно вырисовываясь в отблесках зари, плеснувшей в воду ковш жидкого металла, то исчезая в прибрежной тени.

Федька, прижимаясь к кустам, побежал в ту сторону и, когда снова выглянул, ахнул: большой бурый медведь сидел верхом на лосе и драл его когтистыми лапами. Лось, высоко закинув голову, возил на себе урчавшего зверя. Борьба шла смертельная.

Вся вода в протоке была взбаламучена. По шее лося струями текла кровь. Мотая головой, лось пытался зацепить острыми рогами медведя. Когда ему удавалось боднуть хищника, тот остервенело рычал и еще сильнее терзал лося.

Федька, потрясенный, стоял у крутого яра, наблюдая страшную битву. Звери не замечали его. Наконец он опомнился, взвел курок и вскинул ружье. На прицел попала голова лося, но Федька перевел дуло ружья на медведя. Зубы у Федьки стучали, ружье плясало в руках. «Промажу! — мелькнуло в голове. — Надо успокоиться». Но в это время лось глухо замычал и рухнул на колени. Медведь торжествующе рявкнул.

Не раздумывая больше, Федька спустил курок. Ухнул выстрел и раскатился над рекой. Сквозь дым выстрела Федька разглядел, как хищник барахтался в реке, ревел, а потом, путаясь в петлях водорослей, проворно заковылял к острову.

Федька выбросил дымящуюся гильзу, вставил новый патрон и снова выстрелил. Зверь, остановился, глухо зарычал и, поднявшись, всплыл на задние лапы, пошел на Федьку. На середине протоки он, будто нехотя, начал оседать: лапы его судорожно загребали воздух.

Лось успел подняться с колен и стоял в воде, пошатываясь, с хрипом втягивая воздух мокрыми ноздрями. Когда медведь кинулся снова в протоку, лось, взметая ногами воду с илом и зеленой кашицей ряски, бросился к берегу, на котором стоял Федька. Тот похолодел, отпрянул в сторону. Лось пронесся мимо него, сделал прыжок на обрыв и грузно сполз назад.

Не отрывая взгляда от раненого медведя, Федька краем глаза увидел, как могучие копыта лося цеплялись за камешки и за коренья, которые лопались, словно струны. С тихим мычанием, похожим на стон, лось смотрел на Федьку. Тело его вздрагивало, в глазах застыли боль с ужасом и, как показалось Федьке, мольба о помощи. Федька отвел ружье.

Лось все-таки собрался с силами, встал и побрел вдоль берега. Впалые бока его грузно подымались и опускались; длинная шерсть бурела от вытекающей крови. Но шаг его становился ровнее, и уходил он все быстрее и быстрее. Вот лось свернул в черемушник и словно растаял в нем. Только желтые листья, лениво кружась, падали в воду с кустов.Вдруг медведь зашевелился и с гневным ревом сделал два резких прыжка. Федька от неожиданности растерялся. Не соображая, что делает, отбросил дробовик, выхватил из-за пояса широкий охотничий нож.

Сверкая маленькими глазками, широко раскрыв окровавленную пасть, зверь приближался к Федьке. Вот уже между ними осталось три шага, два... горячее дыхание зверя вместе с яркими брызгами крови плеснуло в лицо подростка.

Он невольно защитил лицо левой рукой, а правую с ножом занес над головой. В это время откуда-то сверху раздался оглушительный выстрел — и раненый медведь, качнувшись, рухнул у Федькиных ног. Но даже в последних судорогах он пытался достать зубастой челюстью своего врага.— Кто же так делает? — услышал Федька спокойный голос старика. — Ружье в сторону и за ножик! Храбрый дурак не лучше умного труса!

Лукаша спрыгнул с яра, огляделся по сторонам. Взгляд его задержался на лосиных следах. Он перевернул сапогом камешек, на котором запеклись капельки крови, тихо спросил:

— Сохатого-то смазал?

— Смазал, дядя Лукаша, — отводя глаза в сторону, промямлил Федька.

В памяти на всю жизнь

Старый охотник пристально посмотрел на племянника, затем открыл свою двустволку, вынул пустую гильзу и заряженный патрон. Он продул стволы, заглянул в них, мимоходом обмахнул рукавом замочную стенку с надписью и голосом, в котором смешались сожаление и торжественность, промолвил:

— Давай сюда дробовишко-то! Давай, давай. Чего глаза вытаращил? Из моего ружья мазать и стрелять по чему попало грешно. Понял ли на всю жизнь, наследник? — С этими словами он протянул озадаченному Федьке охотничью двустволку. Потом достал свою курительную трубку, закурил, и оба они долго молчали. — А врать не учись. Марку настоящего охотника вранье изничтожает. Лося-то отпустил, пожалел? Федька стоял потупившись.

— Ну и ладно сделал. У меня хоть загребущие руки, а тоже иной раз понимаю, что к чему. Вижу, душа твоя навстречу природе открылась. — Лукаша спохватился и, видимо, застыдившись того, что он расчувствовался, ворчливо закончил: — Чего стоишь-то? Свежевать надо медведя. Твоя добыча, ты и свежуй. Первый зверь — это, брат, на всю жизнь в памяти останется...

Федька все еще стоял не двигаясь, не в силах оторвать взгляда от тонких серебряных буквочек, выведенных на Лукашином ружье. «Лучшему охотнику...» Да, теперь он и сам понимал — это на всю жизнь...

А на сегодня это все. Надеюсь, вам понравился мой рассказ о богатом наследстве, полученным молодым охотником на всю жизнь, о наблюдательности и любви к природе. Может быть, и вам приходилось подсмотреть что-то необычное в природе, напишите об этом и том какие чувства у вас вызвал мой рассказ в вашем комментарии, мне будет интересно об этом узнать. А теперь разрешите с вами попрощаться и до новых встреч.

Предлагаю Вам подписаться на обновления блога. А также вы можете поставить свою оценку статье по 10 системе, отметив ее определенным количеством звездочек. Приходите ко мне в гости и приводите друзей, ведь этот сайт создан специально для вас. Я уверена, что вы обязательно найдете здесь много полезной и интересной информации.