Меню

Охотничьи просторы 15.10.2012

Подкарауливание и тропление зайца на засидках

Подкарауливание и тропление зайца на засидках

Многие охотники охотятся по первой пороше — да и вообще зимой — не с гончими, а «самотопом» — тропят русака по следам, по маликам: это дело опять-таки пристрастия, вкуса, индивидуального интереса. В этом случае лучше всего сослаться на известные слова Тургенева: «Все охоты хороши»...

Тропление зайца русака тоже имеет свою — и большую! — прелесть.

Если тропление лишено того неповторимого, что дает охота с гончими, — музыки, то оно делает охотника как бы открывателем тайн — следопытом, познающим сложные и хитрые русачьи повадки.

Я не считаю себя следопытом — не так-то уж часто тропила русаков, но все же, знаю и ценю и эту охоту, романтичность которой начинается уже с малика — с четырех ямок, изящно вмятых в снег.

Память — такая острая, когда дело касается охоты! — сохранила во всей их снежной ясности и дни, посвященные троплению зайца.

Вот опять пороша, опять ранний утренний час в поле — первозданная белизна, отуманенные дали, упоительная мягкость снега и воздуха.

Русак, долго жировавший перед рассветом на деревенском гумне, на заре двинулся в поле: около овина, у дороги, он, чем-то испуганный, скинулся, стремительно зачастил, придавая малику предельную четкость и некоторую неровность.

Постепенно, однако, заяц успокоился: ямки, и передние, и задние, округлялись в форме цветка. Русак правился к другой деревне, уже неторопливо, то и дело отдыхая, прислушиваясь и оглядываясь; я как бы въявь видела, как он поднимался на задние лапы, как, сделав круг, запрыгал дальше, особенно нарядный среди алебастрового снега.

Потом заяц гостил на огородах — малик тянулся здесь какой-то кружевной бахромой,— но вскоре, снова в страшнейшем испуге, во всю прыть понесся краем овражка: сопровождавшая проезжавший обоз дворняжка бросилась за русаком — вровень с маликом частили грубые собачьи следы.

Заяц блистательно оставил ее за собой, и когда она отступилась, зверек вновь расположился на отдых, на этот раз на взгорье, на холме, откуда во все стороны открывалось поле. Как, вероятно, далеко было видно его, сидящего на этом взгорье, как пушисто седел он под низким и рдяным солнцем, с каким зверино-мудрым безразличием оглядывал снега, такие гостеприимные и такие предательские, выдающие каждый шаг, каждый прыжок...

Но о предательстве он, конечно, не знал — знал лишь, как любо мчаться по этой белизне, придающей и силу, и бодрость!

Все с той же бодростью катил он и снявшись со взгорья — ловко огибал деревенское гумно, где, судя по следам, погнались за ним ребятишки, потом вымахнул на дорогу, потёк что было духу по ее откованной гладкости. Следа на дороге, конечно, не было, и я пошла нога за ногу, до боли напрягая глаза, стараясь не пропустить скидки.

Я, то возвращалась назад, то подавалась в сторону — и, наконец, различила и не так-то близко от дороги малик: прыжок был длинный, акробатический.

Русак шел к перелеску, видимо, на лёжку. Так и оказалось: на опушке начались головоломные двойки, сметки — след растекался зыбью, перетаптывал сам себя, напоминал подковы и раковины, а затем, выровнявшись, застрочил к можжевеловым кустам.

Я сторожко окружила перелесок и, не найдя выходного следа, знала наверное, что русак тут, близко — блаженствует в убеленном кусте, желанном для него, как натопленная светёлка, косит дремотно-незакрывающимися, позолоченными, будто елочные орехи, глазами на веточки можжевели, беззаботно погружается в чуткий заячий сон...

Я немного постояла, переводя дыхание и утишая сумасшедше колотившееся сердце, — все думалось, что оно своим гулом взбудит зайца, —и, боясь за каждое движение, неслышно пошла вперед.

Шаг, другой... минута, вторая — и все произошло, как буря, как взрыв, как крушение: что-то оглушительно зашелестело, загудело, цветным полукругом выбросилось на снег...

И все это было заглушено торжественно-перекатным выстрелом, опрокинувшим зайца, раскинувшим его ощутимо чудесной наградой счастливому следопыту.

Приходилось мне, но уже совсем редко, караулить зайцев на ночных засидках, на гумне, где-нибудь у глухого овина, у соломенного или сенного стога, но эта охота все же скорее «литературная»: даже там, где зайцев много, она не бывает особенно удачной, по-скольку все зависит здесь главным образом от случая.

Но обстановка этой охоты — сказочная: глухая ночь, скрипучий, колючий мороз, высокая, то медная, то лимонная, луна, предельно щедрое богатство звезд, покрывших небо древне-мерцающей славой, березы в инее, похожие на колонны старинного храма, и вдруг рассыпчатый хруст, осторожный шорох: на пригорке показывается обманчиво огромный ушан-русак...

Глаза его вспыхивают, как бронзовые пуговицы, уши как бы колотят о звезды — чудится даже какой-то мелодичнейше неземной звон, — а в его выгнутой спине сквозит что-то верблюжье: известно, что ночь — чародейна, фантасмагорична, таинственна.

До чего ж резок на полночном морозе ружейный удар, подобный удару меча о золотую кольчугу, и до чего ж дорог подарок лунной зимней ночи — грузный и мохнатый, тоже весь как бы лунный заяц русак!

Но обе эти охоты — и тропление зайца, и подкарауливание на засидках — никогда не приносили мне столько радости, как охоты с гончими.

Чем больше старилась зима, чем глубже залегали снега, тем труднее становились эти охоты: мешали вьюги и сильные морозы, да и собака скоро выматывалась из сил, вязла в сугробах, далеко отставала от зайца.

Глубокой зимой русак становился редкой, но зато и еще более дорогой добычей, приносившей долгую, успокаивающую радость.

Увы, комментариев пока нет. Станьте первым!

Есть, что сказать? - Поделитесь своим опытом

Данные не разглашаются. Вы можете оставить анонимный комментарий, не указывая имени и адреса эл. почты