Меню

Охотничьи просторы 13.09.2012

Медведь хозяин лесной глухомани

Медведь хозяин лесной глухомани

В сторожку лесника Василия мы с приятелем пришли затемно. На улице трещал декабрьский мороз, и потому в чистой и теплой комнате лесника казалось еще уютнее.

Минут через пятнадцать на столе домовито шумел самовар. Василий наложил из деревянного ведра большую вазу желтого сахаристого меда, достал из подполья соленых еловиков и пригласил нас за стол.

— Еловички добрые, ядреные, — потчевал гостеприимный хозяин. — Без червяков. Впрочем, грибы едят — на небо глядят...

Василий подвинулся к печке-лежанке, и яркое пламя осветило его лицо с лучистыми глазами, густую бородку, похожую на клочок мха со старой ели.

Был он невысок, подвижен, говорил быстро, как и все вологодчане, с ударением на «о».

— Охотой-то давно занимаешься, Василий? — спросила я.

— Было время, лесовал, да всю жизнь не везло. Парнем еще был, колом мне по башке случайно присчиталось, потом осина ногу изуродовала — хромать стал, потом с тракторной тележкой под мост угодил. Тут уж ошарашило так ошарашило!

Врач Зоя Павловна камень из головы с голубиное яйцо вынула, руки и ноги полдня штопала. Без малого восемьдесят дён в больнице провалялся. После этого и инвалидность дали — вторую группу. С группой-то какой я охотник, а всё одно — от лесу ни на шаг. Прежде один на один на медведя хаживал, да какое там на один, бывало и на четырех! Походили ноженьки. А теперь сижу, как недопеченный сочень. Тешу себя воспоминаниями.

Василий погладил бородку, достал кошелек с махоркой и узловатыми руками ловко свернул цигарку.

— Ружьишко у меня доброе, — показал он на висящую над кроватью двустволку. — С левого глазу на ходу зайцев козырял. Этак сажень за двадцать бежит косой, стукнешь, так и готов. Ну, а ежели медведя пулей, так и за тридцать сажень. Пороху под пулю я по десять граммов сыпал. Этаким зарядчиком как прыснешь — пять дерев продерет.

Заехал я как-то в сельсовет, увидел меня Петька-почтарь и говорит: «На Проненкову пашню каждый вечер медведь ходит, чего бабочек ловишь?» Я скорей домой. И лошадь не выпряг, ружье сгреб и — бегом. Гляжу, а впереди сосед Степка с ружьишком чешет, и всё с притряхом. В ту пору я уж на что на ноги маховит был, а Степку догнать не мог.

Пришел я на Проненкову пашню, а там шесть лабазов пристроено, мне и делать нечего. Подосадовал я и решил проверить соседнее поле на отшибе за перелеском. Знал я, что там тоже овес посеян. Прихожу туда, а в самом закрайке загоны все примяты и следы свежохоньки.

Приладил я лабазишко. Слышу, на Проненковой пашне сучки трещат — ветерок на меня как рукой подает: один, другой охотник на лабаз забираются. И этак человек пять насобиралось.

Посидел я с полчаса, чую — сорока стрекочет. Эге, думаю, болтунья что-то видит. Прислушался — кто-то в кустах шабаркает, евшинник мнет. Потом тихо стало. Уж, думаю, не померещилось ли. Нет. Минут через пять опять треснуло. Медведица.

Постояла тихонько и давай пышкать. Потом медвежата завозились. Заурчала она на них, да как рыкнет! Все трое враз из промыска на поле и выскочили. Эх, думаю, сейчас бы я вас как рябков! Да шабаш, надо самою взять. Через минуту и она выкатила. Как вдарит лапой одному медвежонку! Тот словно шар покатился. Прицелился я и — бац по ней! А из второго — по пестуну. Выбросил патроны, вогнал новые, и по медвежатам — дуплетом. И те окатились. Все четверо и завертелись. Но крепки дьяволы. В кусты полезли. Вижу, народ бежит. Первым Степка причесал. Убил, спрашивает. А я ему на кровяную дорожку показываю. Вытащили косолапую на опушку, а в ней, почитай, пудов пятнадцать будет.

Охотнички-то дивятся. Мы, говорят, неделю караулим, а Василий в первый день как в иглу вдел. Там, говорю, за елкой еще один лежит! Выволокли и пестуна. Тогда в евшинник послал за третьим. Сунулся Степка, а медвежонок — цоп его за штаны и прокусил. Степка шлеп в него из ружья...Пуля-то в шее застряла. А еще на медведей собрался! Охотнички глазам не верят. Тогда я и четвертого показал. Ей-богу, всех четырех взял!

...А то, братцы, такой случай был. На Старыгинских росстанях медведица мерина повалила. И в ту пору кроме меня на лабаз пришли двое. А они, охотнички-то, к деревьям привязались и сидят. Только сумерки начались, за кустами медведица как рявкнет и срикошетит, рявкнет и срикошетит. Отскочит, стало быть, в сторону и замрет; чует, видно, людей — робеет. Слышу, один из наших топор на землю бросил, слез с дерева, за ним другой. Побежали они в деревню, а сами боятся и на весь лес кричат. А мне того и надо, — пусть звери знают, что охотнички домой махнули.

Часов в одиннадцать луна из-за гривы вынырнула, светлее стало, а медведицы всё нет. Прикатила она в самую дикую ночь. Разгадал я ее: раз люди знают — увести надо лошадь в другое место.

Подошла к мерину, к земле прижалась и давай его на себя накатывать. Как только подлезла под него да на спину взвалила, я и стукнул. Тушей-то ее к земле и прижало. Темновато было, ранил только, а из-под такой ноши не вылезешь. Соображать надо! — лукаво улыбнулся Василий.

—— А больше-то, наверно, медведей и не видывал, — подзадорил Василия мой спутник.

— Медведей-то? Да я про них целую неделю тебе могу рассказывать. Ходил я как-то на глухариный ток на Бровкино болото. Солнышко еще не встало. Слышу, грает один. Я к нему, а он споет и на другую сосну перелетит, раз-два сыграет, и на третью, и всё кружит-кружит, аж бегать за ним устал.

Только прицелился в него, вдруг из-за выскиря медведь выскакивает — и на дыбы. Я — бац по нему из правого картечью. Перекатился он — и в чащобу. А летом услышал в соседней деревне: медведь корове хребет переломил. Пошли мы его караулить с Санком. Забрался он на лесину, сел на жердочки. Просидели часа полтора, вижу — задремал. Сидит, носом клюет. А я слышу, медведь близёхонько шастает. То колодину ворохнет, то сучком треснет, то засопит...

«Санко, проснись! — шепчу и рукой в лес показываю. — Слышь, поуркивает».

«Да это совы тебя пугают», — а сам опять кланяется. Я отступился от него. А медведь, откуда ни возьмись, и выкатил. Шагнет и слушает, шагнет и слушает, а Санко вот-вот захрапит. Тут уж ждать нечего. Я — бац-бац по зверю дуплетом. Он хлоп на бок и вокруг пенька ездит. Гляжу, Санко глаза протер и тоже за ружье.

Я соскочил с лабаза и к медведю, у пня — лужа крови. Тут-то я и признал косолапого. Эге, Санко, да он у меня с весны задаток носит! Разрезал ножом у лопатки. Из нее шестнадцать картечин как горох выкатились!..

Уже давно протопилась печь. Работяги-часы пробили двенадцать. Василий помолчал с минуту и снова затараторил пуще прежнего, словно боялся, что не хватит ночи рассказать о всех приключениях:

— Однажды приходит ко мне приезжий охотник, Иваном Ивановичем назвался, и говорит:

«Слышал я, дружба, медведи у вас на овсе озорничают, устрой-ка мне покараулить».

А сам такой важный, в сапогах-броднях, с двустволкой за плечами и кинжалом за поясом.

«Подать охоту? Можно!»

И так он тут расхвастался насчет медведей! Резону мне с ним спорить не было, однако его разговор с подковыркой мне не понравился. Ах так, думаю, — просит устроить, так устрою.

Привел я Ивана Ивановича на Васькину кулигу. Лабазы сготовили и — в деревню. Он спать завалился, а мне наказал разбудить его часа в три. Только он улегся, я к дружку Сашке.

«Есть, — спрашиваю, — у тебя тулуп-овчинный?»

«Есть, — говорит, — только старый, прохудился».

«Пойдет, мне такой и надо».

Разыскали мы тулуп и вместе с Сашкой айда в лес. Пришли на пашню. Вывернули тулуп наизнанку, напихали в него соломы и наскоро нитками прихватили.

Положили чучело за куст, а от него на другой конец пашни аккурат за лабаз тонкую проволоку протянули. Кое-как скоротали день, а как завечерело, вместе с приезжим охотником направились на овсы, а Сашка напрямик вперед нас ушел. Укрылся в засаде и сидит, темноты дожидает.

Как солнышко село да потемнее стало, и потащил он чучело по полю. Только дернул — дрозды затрещали, такой гвалт подняли, беда! Иван Иванович этак метров за полсотни пальбу открыл. А «медведь» елозит по овсу и всё на него режет. Приезжий знай палит! Для порядка и я раз грохнул. Охотничек патроны повыстрелял, мне кричит: «Чего не стреляешь?» А я в ответ: «Патрон, так твою перетак, заело».

А «медведь» всё прет. Соскочил мой гость с лабаза да дай бог ноги, больше его и не видел! Соседи сказывали — прямо на станцию подался...

Не было бы конца рассказам Василия, да пропели третьи петухи.

— У них тоже какой-никакой умишко есть, — заметил Василий. — Кажинные сутки в одно время горланят.

Сказав это, дед забрался на печь и тотчас уснул. Минут через пять он завозился и что-то пробормотал. Наверное, ему снились убитые и еще неубитые хозяева лесной глухомани.

Увы, комментариев пока нет. Станьте первым!

Есть, что сказать? - Поделитесь своим опытом

Данные не разглашаются. Вы можете оставить анонимный комментарий, не указывая имени и адреса эл. почты