Поет охотничий рог

Всего лишь случайная встреча: спешит по улице нетерпеливый человек. За его плечами — рюкзак, ружье, сбоку — старинный охотничий рог...

И все переворачивается в моей душе. Сразу в воспоминаниях всплывают незабываемые картины далекого детства.

Предзимняя стынь... Мороз все крепчает. Особенно крут он к вечеру. Над лесом — в полнеба! — разлит багряный, с фиолетовым оттенком закат. Я сижу у окна и сквозь разрисованные морозом стекла смотрю на это холодное зарево, на зубчатую гряду Рамени, что обрисовалась под ним.

В комнате сумеречно. И так тихо — до звона в ушах, — что становится слышно, как потрескивают в лежанке березовые дрова, как натужно, глухо дышит дымоход. И тут слух мой улавливает новый звук: где-то далеко, верно в глубине темнеющей Рамени, под первыми льдисто сияющими звездами вдруг заплакал охотничий рог.

И я уже знаю: это возвращаются с охоты лесные скитальцы. Зов трубы звенит протяжно и долго, то требовательно и резко, то с ноткой грусти. Грустит она, наверное, о том, что вот и отошел, отсиял еще один неповторимый охотничий день.

Иногда я слышала голоса собак — в яростной страсти гона, в нетерпеливом подвыве, если зверь сумел запутать след, обмануть настойчивого гонца... А труба все звенела и звенела — то встревоженно, то грустно и всегда так зазывно...

Вот с этой далекой поры эта музыка, издревле опевающая наши русские леса, завладела мной безраздельно. Потом мне немало приходилось встречать людей, не охотников, которые, раз услышав будоражащие лесной покой переливы охотничьего рога и заливистый страстный гон, признавались, изумленные, что такого чуда слышать еще не приходилось.

В детстве я знала одного старого охотника. У него случилось несчастье: отнялись ноги. И вот как-то собаки подняли в Рамени зверя. Разгорелся жаркий гон... Старый гончатник услышал его и — не мог утерпеть. С великим трудом выполз он на крыльцо и, держась за поручни, слушал — будто всем существом своим впитывал — знакомую, дорогую сердцу музыку русского леса.

Вот это-то все и припоминается мне, когда я вижу на улице охотника в курточке, с рюкзаком и ружьем за плечами, в сопровождении порывистого выжлеца... а с неба тихо-тихо падает и падает мягкий, пуховый снежок...

И уже без колебаний решаю: еду!

Сборы короткие. Два часа трясусь с товарищем в ночном поезде, сквозь мутное окно жадно вглядываюсь в синие просторы полей, в лесную непроглядную чащу — и будто наяву видится мне, как, прокладывая извилистую стежку на снегу, куролесит средь осинок сторожкий заяц.

На маленьком лесном полустанке покидаю вагон. Жду, пока отойдет поезд, пока стихнет его шум. Стою еще минуту-две в полной тишине. Глубоко вдыхаю морозный, настоеный на хвое воздух и — в путь, к далеким огонькам маленького поселка, к теплому ночлегу, к долгому разговору...

Но вот наконец «утро туманное, утро седое». Все кругом окутано легкой дымкой. По заиндевелым садам — сорочий стрекот, а над дальним лесом, чуть слышно, — вороний гам. Вместе со старым другом нетерпеливо идем туда, к этому волшебнику — лесу.

Начался самый великий праздник, коих стало выпадать теперь так мало, мой охотничий день, полный волнений, трепета, всяческих неожиданностей. То перехватываешь зайца, то, настороженно замерев, ждешь его на лазу. А гон то ближе, то удалится, то смолкнет, то разгорится с новой силой. Все вокруг проходит в каком-то стремительном круговращении.

И лишь когда над лесом полыхнет предзакатная заря, вдруг спохватишься где-нибудь за десяток и более километров от ночлега, удивишься: да какая же нелегкая сила занесла сюда?

Опять протяжно гудит охотничий рог, призывая увлекшегося гонца. Всю долгую дорогу идешь под эту музыку счастливая и радостная, как девчонка. Бывает, на зов трубы откликнется из дальней-дальней дали другой такой же счастливец охотник. И тогда эта тревожно-торжественная перекличка еще более начнет волновать, заставляя забыть обо всем на свете, кроме того обетованного мира, в котором пребываешь сама...