Утиная охота с подсадной

Начальник цеха подошел к Михаилу Васильевичу, подождал, пока токарь остановил станок, и сказал:

— Вот что! — Пришлось тут на вас поднажать, работали с Лукичом вечерами и без выходных. Довольно, надо и отдохнуть, поезжайте-ка дня на два на охоту.

Я оформлю. Михаил Васильевич улыбнулся:

— Спасибо. Я поговорю с Лукичом.

Поезд ушел. На коротенькой платформе остались дежурный в красной шапке, охотники и две женщины с большими котомками. Женщины оказались попутчицами, и очень выгодными попутчицами. На берегу Волхова их дожидалась спрятанная в кустах лодка — вопрос о переправе решался неожиданно просто.

Пошли вперед, посмеиваясь и оживленно разговаривая.

Михаил Васильевич, с удовольствием вышагивая позади, думал о том, что никогда бы городские женщины не пошли в ночной лес с незнакомыми мужчинами. А эти шли, шли и похихикивали. И он знал, почему они смеются. Так всегда было, если они с Лукичом вместе. Они в самом деле были комичной парой.

Михаилу Васильевичу до двух метров не хватало трех сантиметров, он даже стеснялся своего роста, а коренастый, круглоголовый и усатый, как морж, Лукич был недоростком. И все равно было хорошо, ведь впереди утиная охота. Все хорошо — и влажная тропинка, чуть заметная в гуще припойменных тальников, и клочки снега, как приведения светившиеся то тут, то там, и ночная тишина, и что все так складно получилось с переправой.

В лодку сели в полной темноте — Михаил Васильевич на весла, одна из женщин, та, что постарше, на кормовик. Похоже было, что они пересекают огромное заросшее озеро. Такая путаница проточин, заводин, малых плесов. Один раз по просеке ехали, другой раз вдоль телефонных столбов. Как она узнает дорогу? Удивительно!

Главный плес показался морем — берега не видно, только огонек впереди теплился. Это у бакенщика; туда и нужно. Лодку резко понесло вниз. Гребец налег на весла.

Старый знакомый бакенщик удивился и обрадовался приезду друзей.

На охоту уехали затемно. Погрузили все, что нужно: ружья, патроны, одежду, чучела, весла, пропешку — целый воз, и отплыли. Отплыли, как в чернила нырнули. Бакенщик вышел провожать и через минуту потерял лодку из виду; слышал только, как совсем близко поскрипывают уключины.

Лукич с прошлого года облюбовал место неподалеку от дома, на разливе речушки. Михаил Васильевич попросил перевезти его за реку, на луга. Решение это было слегка вынужденным. Лодка — одна на двоих, а без нее только на мелком пойменном лугу можно управиться — зашалашиться, чучела расставить, битых подбирать.

Главное русло пересекли на веслах и уже на пропешке пробрались по узкой проточине, похожей на дубовую аллею, в закрытый плес, окруженный ивняком. На середине плеса тонкой полоской темнел островок — низкий, травянистый, на одном конце кустик, посередине остатки сенного стога.

— Ну, Робинзон, — сказал Лукич, помогая товарищу выгружаться — сиди здесь и дожидайся. Утром приеду. Чай приготовь. На моем месте два метра воды — костра не разложишь. Ни пуха!

— К черту! Давай торопись, смотри, небо побелело.

Михаил Васильевич остался один и сразу заторопился. Времени до зари оставалось мало. Нарезал ивовых прутьев, натыкал их вокруг остожья, присыпал прутья сеном — шалаш готов. Теперь расставить чучела: против мыса на открытой воде — черневых, ближе к берегу — кряковых и чирят. Чуть в стороне, у самых кочек, место для Кати — подсадной. Остается убрать в скрадок все постороннее — чайник, топор, заплечный мешок — и самому поудобнее устроиться. Готово.

Ночь уходила, как таяла. Похолодало. В бойничку видно, что негаснущая светлинка на небе прошла под ковшиком Медведицы и затлелась.

Подсадная, едва различимая, купалась, шумно отряхивалась, заставляя вздрагивать и приглядываться, вот и началась утиная охота.

Тонкий, звенящий посвист возник где-то за спиной, резко усилился и замер, удаляясь. Гоголи прошли в низовье. Еще и еще, стайка за стайкой, но очень высоко. Над головой заблеял бекас. «Ти-ка! Ти-ка!» — отозвалась самочка совсем близко, тут же на острове. И опять все стихло. Захотелось спать. Знобкий ветерок пошевелил сено на шалаше, забежал внутрь, заставил запахнуть поплотнее ватник.

И вдруг подсадная закричала так резко и неожиданно, что Михаил Васильевич вздрогнул и схватился за ружье. «Зинь-зинь-зинь», — проговорили крылья. «Плюх!» — шлепнулся кряковый на мелкую воду и поплыл к утке.

Глаза различали только светлое пятно и от него углом две темные полоски. Если прицелиться, то еще хуже, ничего не видно. Михаил Васильевич пожадничал, применил прием ночной стрельбы — внимательно проследил глазами за движением селезня и, не целясь, выстрелил навскидку. Подсадная замолчала, наблюдая, как течение прибивает к траве белеющую брюшком тушку.

Утиная охота пошла валом. То высоко-высоко — только посвист крыльев слышно, то над самой водой, с резким, шипящим шумом. Охотник стрелял неторопливо и точно...

Когда совсем рассвело, подсадная забеспокоилась и смолкла. Казалось, она уплывает. Михаил Васильевич вышел наружу и с трудом, едва не зачерпнув за голенища, достал Катю. Она была на том же месте, где утром, но берег отодвинулся.

Вода прибывает... Ветер и течение все дальше заплескивали на островок мелкую зыбь. Где-то в верховье заливало луга. Поток нес и крутил старую листву, ветки клочки пены, жуков и гусениц. «Вот почему на лугах скопилось так много утки, кормно ей здесь», — подумал охотник.

Чучела сиротливо покачивались на открытой воде далеко от берега. Взошло солнце. Михаил Васильевич посадил подсадную в фанерный ящик, послушал, как она весело защелкотала овсом, поежился и развел костер. Раскидав шалаш, охотник с наслаждением растянулся на остожье, подставив лицо солнцу.

Досаждал ветер — на главном плесе уже гуляли большие белые гребни, — но здесь, за лесом, он был не так силен, и все же спать было холодно. Чайник стыл, а Лукича все не было. Неужели побоялся переплыть Волхов? Впрочем, на низкобортном стрельном челноке в такую погоду плыть не просто, а может быть, и совсем невозможно. Не сможет на челноке — возьмет лодку. Да, но какую? Бакенщик уехал в город, до ближайшего селения на той стороне километров десять.

Белый клуб пара с шипением выкинулся из углей, опрокинул котелок. Вода добралась до кострища. Михаил Васильевич тотчас вскочил. Одинокая волна хлопнулась на сено, забрызгала на расстеленном мешке хлеб и сахар.

Островок пропадал на глазах. Кругом была холодная, рябая от злого ветра вода. Охотник быстро собрал убитых уток, навязал их на крепкий шнур, прикрепил к поясу. Котелок, провизию и топор положил в заплечный мешок. Подумав немного, вынул из ящика подсадную и тоже привязал к поясу. Катя отчаянно забилась, выворачивая ногу, прихваченную ногайкой, но вскоре успокоилась и стала плавать...

Ящик покачивался на волне. Старое сено остожья всплыло, сбиваясь валом у ног охотника. Михаил Васильевич переступил через последнюю грань суши — она уплыла вслед за фанерным ящиком и головешками от костра. Что делать? Кричать — бесполезно: на таком ветру голоса не слышно. Глупо, очень глупо!

Он поднял ружье и раз за разом выстрелил. Хлесткие удары без дымного пороха угасли на ветру. Щелкнул эжектор, и гильзы рядышком, головками вниз, уплыли по течению. Еще дуплет. Еще! Ответа нет. Где-то на ближнем берегу весело и равнодушно пропели, перекликаясь, петухи. Что делать?

Михаил Васильевич вспомнил фронтовые годы и решил: хуже было, но глупее не было. Он поднял насколько возможно отвороты резиновых сапог; повыше колена протерлась дырочка, она даст сигнал, когда вода поднимется до нее. Пожалуй, тогда будет трудно устоять на течении. Вот тебе и Робинзон! Напророчил Лукич. Правда, кругом не море — от жажды не умрешь, вода пресная, пей сколько влезет; лишнего бы только не нахлебаться.

Загудел протяжно и басовито пароход, снизу откликнулась сирена. В прогале между дубами показался белый борт со множеством окошек, густо дымящая труба. Михаил Васильевич еще раз сорвал с плеч ружье. Далеко, не услышат... Все равно... Прогремели два последних патрона.

Шлепанье пароходных колес, удаляясь, затихло.

Что делать? Раздеваться и плыть: не поперек — течение не пустит, а вниз, до первых деревьев. Но где они? Сколько хватало глаза, везде широкий разлив и кусты; на них долго не продержишься в ледяной воде.

«Клы! Клы!» — знакомая пролетная песня лебедей родилась где-то высоко. Вот они у самого облачка плавно, словно лениво, пошевеливают снежно-белыми крыльями.

Да, пригодились бы сейчас крылышки!

Ноги стали зябнуть. Убитые утки разноцветным ковриком болтались на течении и сильно тянули за пояс. Отвязать? Жалко — придет помощь, не забыл же меня Лукич.

А вода прибывает...

Что-то темное показалось в протоке и быстро, немного наискось стало приближаться. Не лодка, не человек... Голова! Лосиная. Держа длинную морду над водной рябью, поводя ушами, сохатый плыл прямо на охотника. Что его погнало на разлив через полноводный Волхов? Не стоптал бы дурак! Почти одновременно Михаил Васильевич вскинул руки и закричал, а лось достал дно. Он сразу стал большим и блестящим, пеня грудью воду, совсем рядом выскочил на затопленный островок, звонко прошлепал по мелководью и, фыркнув, осел на глубине.

Ноги устали и дрожат. Холодно. Может быть, рядом мельче? Шаг, два... Еще хуже. Так и должно быть — остожье было на бугорке.

Ледяная струйка пробилась у колена, потекла вниз, ознобила ступню. Вот уже за голенища залило — жжет вода! Два чучела тронулись по течению, укоризненно покачивая головками. Другие, с грузом потяжелее, стали тонуть: поднимают вверх то головку то хвостик, пропадают...

Трудно стоять — каждая волна качает и бьет. Заволгли, посинели руки. Дрожь бьет уже все тело. Надо плыть, пока совсем не закоченел, а как не хочется! В такой воде долго не продержишься, застынешь. Михаил Васильевич вспомнил, как тонул мальчишкой в пруду — вздохнул под водой и будто огонь проглотил, а в голову словно иголки воткнулись. Смерть не пришла. А теперь?

Охотник еще раз внимательно огляделся вокруг, чуть не упал — и решил плыть. Вынул из кармана бумажник, положил его в шапку и осторожно, у самых ног, утопил ружье. Унесет, не унесет? Рюкзак, чавкнув, разом ушел на дно — топор тяжелый. Ватник уплыл, подпрыгивая с волной. Михаил Васильевич остановился — дико было класть одежду на воду, как на полку... и что раньше снимать — гимнастерку или сапоги?

За деревьями глухо стукнул выстрел и сразу — другой. Что это? Случайный охотник или Лукич дает знать? Надо подождать. Михаил Васильевич нашарил ногой ружье и просунул сапог в погонный ремень — так не уплывет. Дуплет! Совсем близко и стук мотора. В протоке показалась лодка, подошла к человеку, как к причалу. Охотник нагнулся так, что вода дошла до самого подбородка, выдернул ружье, кинул его в лодку и сам не то сел, не то свалился туда, с трудом выдернув ноги. Лодка черпнула бортом.

— На-ко погрейся! — строго сказал Лукич, протянув фляжку.

— Чучела собери!

— Ну их к черту...

— Собери, говорю, чучела. Теперь все закончилась твоя утиная охота. Только когда лодка вывалила на главное русло и бойко захлопала по гребням, друзья отошли и заговорили. Первым, зажмурившись и растопорща моржовые усы, раскатился смехом Лукич:

— Ну и видок у тебя, Мишка, был: стоишь вроде маяка, а кругом вода и белый хвост по ней болтается — это утки-то, и подсадная, как собачка на цепи.

— И ты хорош был, Лукич, усищи повесил, глаза выпучил, молчишь и смотришь на меня, будто я уже покойник.

— Смехи, смехи, — укоризненно сказал рыбак-кормчий, — а могло плохо повернуться...— Оглянувшись, он с тревогой добавил: — Ох и страшная ныне водополь...

Ветер утих. Вода бежала, как с пологой горы, — стремительно и бесшумно. На берегу, покачиваясь и дрожа, бубнил затопленный тальник.

Утром, перед работой, начальник цеха остановился у станка Михаила Васильевича.

— Ну что, потешились? Пташек постреляли? Какие теперь охотники: в лесу погуляли, выпили, по бутылкам погрохотали и рады. Раньше вот были охотники! На волка ходили, на медведя с рогатиной. Удаль какая, риск, не в пример ваша утиная охота...

— Какой уж там риск, — усмехнулся Михаил Васильевич и включил рубильник.