Далекое уходящее лето

На охоте не везло. Уже засинело предвечерье, а мы не только не сделали ни единого выстрела, но даже не погоняли хотя бы завалящего зайца.

Мой товарищ все потрубливал и потрубливал в охотничий рог, стараясь подбодрить молчавшего гончака Карая. Медь звенела разливчато и грустно, как бы прощаясь с уходящим днем.

Я вслушивалась в эти переливы рога, и мысли мои уносились в далекие дни былых охот. Так, в раздумьях, и вышла я к зарастающему лесному озеру, от коего зачала свой неторопливый бег моя родная река — Себерянка.

Дул легкий студеный сиверко, плёсы быстро затягивало сеточкой льда. Лишь единственная живая жилка — маленькая струя, что бежала в отводной карьер,— оставалась не замерзшей.

Ничем не тревожимое уходящее лето ощущалось во всем. Я остановилась, вслушиваясь в безмолвие. И вдруг заметила на кочке, которую огибала живая жилка, какой-то шевелящийся предмет. Мне показалось сначала, что это колышется под ветерком пожухлая трава...

Да нет же, это слегка вздрагивает птичий хвостик коротышка! А вон и сама она, пичуга с хвостом коротышкой и длинным носом, почти слившаяся своим махорочно-золотистым оперением с черно-бурыми тонами торфяной кашицы. Гаршнеп!..

Куличок гаршнеп изящен и необычайно красив, он как бы перенял самые лучшие расцветки из оперения своих близких сородичей — бекаса и дупеля. И бекас, и дупель давно уже улетели, а гаршнеп все не спешит.

Вот уже и зазимок ударил, и белые мухи закружились — опять не спешит. Уже все плёсы льдом покрылись, и неприлично бы вроде щеголять босиком по снежной пелене — нет, не торопится. И за это я особенно люблю куличка-патриота, которому так дорога Родина — места, где он родился и вырос.

Сейчас, глядя на изящного куличка, я невольно вспомнила, как давным-давно, еще девчонкой, долго и безуспешно охотилась на заинтересовавшего меня болотного жителя. Куличок таился от меня в своем зеленом царстве. А мне было так приятно месить то болотце, зная, что где-то тут сидит дичь.

Но однажды, когда стояло уже студеное предзимье, неожиданно встретила я гаршнепа у полыньи на говорливом перекате этой же Себерянки и... не могла поднять ружье.

Птица сразу напомнила мне уходящее лето, она сама была как бы его улыбкой, его последней песней, и потому стала мне дорогой, как светлое воспоминание.

И на этот раз, увидя гаршнепа, я не решилась взять его на мушку. Я стала подходить к нему медленно. Гаршнеп спокойно смотрел на меня, склонив голову набок. Он взмахнул крыльями, когда до кочки оставалось несколько шагов. За ним поднялись еще два куличка, не замеченные мной.

Птицы летели неуклюже, казалось, что трепыхаются на ветру три лапчатых кленовых листа: таков уж у них почерк. Я проследила их неровный полет и, заметив, где присели они, обошла то место стороной.

При встрече приятель удивил меня неожиданным вопросом;

— Ты чему улыбаешься-то? Или нашла что?

Я рассказала, как далекое уходящее лето подарило мне радостную улыбку.