Глаза перепелки

О глазах птиц и зверей ученые могли бы написать немало интересного. Я имею в виду взгляд животного, который нередко выражает известное «состояние духа». Когда зверь или птица попадают в беду, их глаза отражают мгновенные переживания — пылают ненавистью, застывают в глубоком отчаянии или застилаются пеленой коварства.

В моей жизни были мгновения, когда глаза птицы, например перепелки или животного потрясали меня своим взглядом или, по меньшей мере, наводили на размышления.

Как-то я возвращалась с охоты усталая и недовольная. Несколько раз я обошла болото, насквозь прочесала камыши, но все было напрасно — дикие утки не попадались. Какие-то чертовы лысухи дурачились, играя со мной в прятки. При каждом моем выстреле они ныряли в воду, чтобы через несколько мгновений вынырнуть немного подальше.

Иду я, значит, и вижу над своей головой кобчика — нечто вроде полевого сокола. Летит плавно, не большими кругами, потом распластывается на месте, смотрит вниз, на меня. Вскидываю ружье, прицеливаюсь, и птица падает прямо к моим ногам. Хватаю ее за здоровое крыло и отправляюсь в стан трактористов. А кобчик поворачивает ко мне голову, и в глазах его я читаю (именно читаю) глубокую боль и мольбу.

Может быть, это впечатление возникло от сознания моей вины, моей жестокости? Возможно. Но трактористы в стане отметили то же самое: у раненой птицы не было уже «соколиного» взгляда — острого, гордого и презрительного. В глазах кобчика трактористы читали все ту же немую, горячую мольбу: «отпустите меня!»

Наверное, странный взгляд кобчика и поныне остался бы для меня загадкой, если бы несколько дней спустя мне не представился новый случай убедиться в том, что глаза птицы — не только орган зрения, но и выразитель эмоций.

Был апрель, и я охотилась на белых перепелок. К этому времени еще не все сибирские белые перепелки успевают сменить окраску, и некоторых можно без труда обнаружить на зеленом ковре лугов.

На краю молодой ольховой рощи из-под моих ног вспорхнула белая перепелка. Летела она так плохо, что у меня не хватило духу выстрелить. Опустив ружье, я зашагала за птицей в надежде поймать ее живой. Преследование было недолгим, перепелка исчезла, словно провалилась сквозь землю.

Я стала искать ее в реденькой, тоненькой травке, ольховых кустах, под каждым бугорком и пеньком. Что за черт! Не испарилась же она! Будь ты трижды близорука, все равно нельзя не увидеть белое живое пятно на фоне, где преобладает цвет хлорофилла. Не иголка же это в сене!

Но делать нечего. На нет и суда нет! Я решила продолжать путь, но сначала вздумала остановиться и прислушаться. Стоя у молодого деревца с кривыми спутавшимися ветвями и клейкими почками, раскрывавшимися навстречу весеннему солнцу, я огляделась кругом — ни одна былинка не шевелилась. Вдруг глаза мои заметили белое пятнышко, и в то же мгновение встретились с глазами перепелки!

Бедняжка притаилась возле деревца, в полутора шагах от меня. Казалось, она не дышит. Глаза наши встретились, и в тот же миг птица вспорхнула. Вот хитрюга! Пока я не замечала ее, а она меня видела, она была неподвижна, как камень. Я неоднократно проходила мимо деревца, и, может быть, моя нога ступала совсем рядом с ее тельцем. Глаза птицы — две бусинки — неотрывно следили за каждым моим движением. И только поняв, что она обнаружена, бедняжка выпорхнула из своего убежища. А поняла это она сразу: ведь и глаза человека тоже говорят!